ли сейчас? – Катя говорила серьезно, почти печально. – Дядюшка говорит, вот-вот война будет. Да и все уж про то говорят. Идет на нас войско короля Сигизмунда, значит, быть сече, быть крови. Ляхи на Смоленск нападут, а мы с тобой под венец?
– Одно другому не мешает. – Андрей коснулся ее плеча. – Да и не пойму я тебя, Катеринушка: ты ж любишь Европу эту самую и жить бы хотела, как они там живут. Так что ж боишься польского нашествия? По-твоему, выходит, что пускай бы они нас и захватили!
– А вот это нет! – поспешно ответила Катерина, и в карих ее глазах, и без того полных солнечного блеска, загорелся огонь. – Кто ж это смеет нас захватывать?! Я б хотела, чтоб мы сами научились жить по-иному, а не чтобы нас кто-то учил… Да и не люблю я ляхов.
– Такие же европейцы, как французы твои любимые али немцы! – насмешливо напомнил Андрей.
– Не такие! – Девушка нахмурилась. – Во-первых, они с нами одного племени – славяне, стало быть, и все наши причуды славянские в них тоже есть. Да и вообще… Я их всего раза три и видала, но приметила, что уж больно они чванливые. Будто им все кругом должны, да отдавать не хотят.
Такие разговоры возникали между молодыми людьми часто и длиться могли подолгу. Но в этот раз в воротах вновь заскрипела дверца, и показавшийся в проеме человек крикнул:
– Дедюшин! Андрей Савельич! Воевода зовет!
Андрей с неохотой поднялся и, насупившись, посмотрел на мокрый кафтан и мокрые сапоги:
– Вот что ты натворила! Как я к начальству пойду? В сапоги как влезу?
– Надень мои! – Она кивнула на аккуратно стоявшие рядом сафьяновые сапожки. – Они сухие. Если только жать маленько будут.
Андрей, не отвечая, обулся в свое и, подхватив кафтан, ушел под разливы звонкого девичьего смеха.
Катерина вновь повернулась лицом к посаду, раскинувшемуся на другом берегу, пощупала на груди сорочку и, убедившись, что та подсохла и уже не будет просвечивать, движением плеч скинула платок. Солнце поднялось достаточно высоко, стало греть, и влажная ткань постепенно отстала от тела, хотя все еще холодила грудь, спину и бедра.
– Что, Катеринушка? – донесся голос караульного со стены. – Спровадила друга сердечного, чтоб сохнуть не мешал?
Катя, не отвечая, встала, закинула руки за голову и прогнулась так, что ее распавшаяся влажная коса почти коснулась мостков.
Оба караульных невольно перевесились через парапет башни. Девушка была далеко от них, но солнце насквозь пронизывало белый шелк рубашки, очертив контур стройного, сильного тела.
– Ах ты, хороша, – выдохнул один из смотревших. – То-то Дедюшин этак вокруг нее увивается.
– Да не про него она, – возразил другой караульный, постарше. – Он ровный, мягкий, а эта егоза – что твой еж: тронешь, не обрадуешься. С ней только воевода управляться и может. Да и то, не будь воевода ей заместо отца, еще неизвестно, слушалась бы его али нет.
– Михайло
