выпендрёжа. Скорей из любезности, чем с особым пылом, я предложил ей поехать ко мне. Она как будто только этого и ждала – согласилась тотчас. «Наконец-то, – подумал я. – Неужели так бывает? Просто, по-человечески…»
Поехали и очень скоро, как-то естественно, без лишних слов, очутились на моей постели. Даже не раздев ее до конца, только задрав юбку, сняв туфли, чулки и трусики, я проник в ее тело, чистое и ухоженное, к моей естественной радости. «Вот как оно может быть – просто и по-доброму,» – думал я, искренне зауважав Лану за человечность и простоту, за то, что не было с ее стороны всех этих мучительных раздумий-взвешиваний, набивания цены и так далее.
Но тут, оказывается, было другое.
После первой разрядки я, естественно, хотел раздеть ее совсем – естественно же! Сама она почему-то раздеваться до конца не хотела, а мои руки, как только они поднимались выше ее пояса, тотчас удерживала. В чем тут-то дело? «Может быть, грудь у нее слишком мягкая? – думал я. – Или слишком чувствительная, до болезненности? Или еще какая причуда, мало ли – они ведь все с каким-нибудь приветом…»
– Слушай, в чем дело? Почему ты так? Ну, я же хочу ласкать тебя всю, да ведь мы же с тобой уже…
И тогда она, наконец, призналась. О, Боже, у нее обнаружили рак, недавно была операция, и одну грудь отрезали. Вот этого она и стеснялась…
Жалость, сочувствие, конечно же, тотчас наполнили мою душу. Но на сексуальные ощущения это, увы, подействовало далеко не лучшим образом. Конечно, я корил себя за то, что заставил ее все рассказать, но ведь это же было неизбежно. Выхода из положения я не видел. Она замкнулась, ушла в свою беду, и сексуальный пыл в ней тоже, конечно, угас. Как и – окончательно – во мне.
Понимаю, что наши регулярные встречи с ней были бы для нее лекарством, я выполнял бы благородную миссию, делая посильные гуманитарные вклады. Да и мне не помешала бы регулярность, но… Все уже было испорчено, нарушено, ей трудно преодолеть свою гордость, а я, естественно, не мог же играть роль влюбленного Донжуана… Вот, оказывается, почему меня пригласили Антон и Костя, я понял…
Восьмой могла стать Анечка, очаровательное восемнадцатилетнее создание, приехавшее к моим родственникам из Белгорода. Тут – как награда мне, думаю, за упорную верность мечте, несмотря на многократные неудачи, – возникла даже между нами вполне юношеская любовь. Беленькая – светлые длинные волосы, – скромная, милая, она приехала вместе со своим отцом, чтобы выбрать, в какой институт поступать следующим летом – в это лето уже опоздала.
Меня пригласили в гости, я увидел застенчивое, трогательное существо с огромными голубыми глазами, воспылал тотчас симпатией… А тетя моя, заметив, сказала:
– Пригласи Анечку к себе в гости, идите, погуляйте с ней. Ты можешь ее сфотографировать.
Речь шла, разумеется, не о фотографии в обнаженном виде, к этому я далеко еще не готов, не говоря уж о ней, но ведь и портрет юного существа сделать приятно.
И
