отец (еще сын) идед (еще отец),
заглушили
мотор перед нужными
воротами, и дед
(еще отец)
достал монету кинуть –
кому вести
обратно, и отец
(еще сын) выбрал решку,
и они вышли,
а вокруг них
роились комары, и в траве
шумели кузнечики,
и монета,
сверкнув в закатном луче,
приземлилась орлом
на ладонь
деда (еще отца) и отец
(еще сын), улыбнувшись,
открыл калитку
и увидел мать (еще дочь),
у нее тогда была
мальчишеская
стрижка и наглый взгляд,
как у тех, кто
ужасно стесняется.
Тем летним вечером отец
(еще сын) напился,
и за полночь
дед (еще отец) сердито
запихнул его в
машину и
тронулся в путь, а над
ними горели
звезды, как
сумасшедшие, и одна из
них была мной,
сыном отца
(еще сына), храпевшего
рядом с дедом (еще отцом).
«Мне было…»
Мне было
три, октябрю шесть, ветру
десять, матери
двадцать пять,
я собирал желуди под дубами
и складывал в
ведерко,
октябрь пробовал заиндеветь,
ветер дергал
деревья за
пурпурные ветки, а мать капюшон
мне поправляла и
смотрела в
сапфировые небеса, вытаскивая
сигарету из
пачки Явы
явской. Мне было три, столько
предстояло всего,
октябрю было
шесть и так шесть и осталось,
ветер – тот давным –
давно умер, а
матери – за шестьдесят, и она
лет тридцать, как бросила курить.
«Мой дедушка…»
Мой дедушка
познакомился с моей бабушкой в
электричке после
войны, в разгар
января, она, переросток деревенский,
в город направлялась,
и он
сел с ней рядом и увидел у нее на
коленях перчатки, и
на остановке
схватил перчатки и выскочил, а она –
за ним, догнала,
типа, что за
дела такие, слово за слово, едва не
подрались там же,
на полустанке,
а год спустя родилась моя мама…
Но перчатки ему все равно пришлось вернуть.
«Золото…»
Золото
моего деда,
в далеком Чебаркуле,
столько часов
лететь,
и золото моей матери
на левой
руке, с лаской
только для
моего
горячего затылка,
и золото моей
сестры
в смешливых,
светло-зеленых
