неоднозначность идеологического высказывания, противостоящая евангельскому правилу «да-да – нет-нет, остальное от лукавого», коренится не в неисчерпаемости толкований, свойственной, скажем, искусству, а в подгонке слова к изменчивым задачам момента. (Участник упоминавшегося французского труда по идеологиям П.-Ф. Моро замечает, что «идеологическая борьба» не строится «на чисто логических аргументах», часто это «борьба за внедрение метафор» (50, 15). Однако амбивалентность этих метафор – не художественного, а ситуативного порядка.) По видимости функционируя в рациональной плоскости дискурсивного мышления, идеология способна давать, смотря по обстоятельствам, взаимоисключающие ответы на один и тот же вопрос. В частности, она доносит себя не иначе как «послойно» – обращаясь к каждому типу аудитории в соответствующем регистре[11] (для молодежи – небывалый «новый порядок», для старшего поколения мелких собственников – возврат к старым временам стабильности). Сопоставление этих регистров может повести к алогическому диссонансу, не отменяющему, однако, своего рода последовательности и цельности. Здесь, действительно, торжествует связующая логика, – но логика не рациональной идеи, а волевого замысла,[12] который не боится противоречий, коль скоро они способствуют его реализации. Логику такого сорта можно назвать телеологической – или «активистской», как именуют ее Белл и английский историк общественных идей Н. О’Салливен (67). По словам Брахера, идеология – это «ориентированная на действие система убеждений» (29, 13); по словам Белла, «превращение идеи в социальный рычаг» (21, 393).
С этой точки зрения идеологии взаимодействуют со своими объектами по принципу «постоянной мобилизации» (67, 17), не оставляя в идеологизированном пространстве ничего нейтрального. Такая мобилизация была бы невозможна без «образа врага», по отталкиванию от которого все истины идеологии приобретают аподиктическую неизбежность. Эту важную черту идеологического стиля – сплочение через противоборство – западные политологи склонны обнаруживать уже у Ж.-Ж. Руссо, в их глазах – пионера идеологий.[13] Как рассуждает по данному поводу О’Салливен, для всех, кто, подобно Руссо, проектировал общество совершенной гармонии, появление конфликтов и неполадок внутри этого идейно-выверенного порядка было объяснимо лишь с помощью «теории заговоров».
Призывая в свидетели своей правоты перед лицом «врага» и мораль, и науку, идеологическое мышление подключает их автономную энергию к новому контексту, придает их объективному содержанию собственный мобилизующий вектор. «Мораль выставляется осью, вокруг которой вращается идеология» (П.-Ф. Моро (50, 107)), при том что этические задачи, как констатирует Белл (см.: 37, 180), превращаются в политические цели.
К примеру, нет, кажется, идеологии, которая не апеллировала бы к моральному понятию свободы, встречающему без предварительных
Кстати, в этом состоит еще одно отличие идеологии как новой ментальности от средневековых религиозных доктрин, изъяснявшихся на едином языке символов, который предназначался равно для всех, хотя и в меру понимания каждого.
Дестют де Траси с удивительной для его времени точностью называет эту особую идеологическую связность «логикой воли» (цит. по: 83, 289).
Вести от Руссо, а также от Т. Гоббса и И. Бентама родословную «идеологического государства» – характерная черта прежде всего неоконсервативной ветви в политологии.
