и пришьют тебя в подворотне, как барашка. Чик и ты мертвый будешь…
– Поди ближе Ферзь. Базар у меня к тебе – от жигана «Шерстяного». Ты вроде у него в подельниках идешь?
Ферзь вальяжно подвалил к «кормушке».
– Чего надо? – спросил он, не очень громко и выпустил остатки дыма в лицо.
– Слушай меня, босота хренова, – ответил «вертухай» приглушенным голосом. – На первом этаже как раз под вами в расстрельной камере сидит твой подел – «Шерстяной». Он притаранил тебе «маляву». Просил, чтобы ты подсуетился насчет «бациллы» и курехи. Голодно ему на строгаче. Уважь мужика, он же под «вышак» катит. Он сказал, что бы ты молчал как рыба – он на себя все берет. Ему один хрен вышка светит за то что он кассира замочил…
– Ладно легавый! Базара нет! Для блатного кореша мне ничего не жалко, – сказал Сашка, и незаметно взяв от охранника маляву в рот, следом за ней сунул новую папиросу.
Кормушка закрылась, и Ферзь вновь ловко влез на железную нару, чтобы продолжить игру.
– Что мусору надо было? – спросил один из старожилов этого заведения.
Ферзь не говоря ни слова, со всей силы ударил его пяткой в глаз. Это произошло так быстро, что тот слетел со второго яруса на бетонный пол. Сашка спрыгнул на него с нары, нанося руками удары по голове.
– Что ты сука, мне вопросы какие—то кумовские задаешь!? Может ты стукач? Может ты какой подсадной?
– Да ты что, Ферзь? Я же так, для интереса! – стал оправдываться арестант, стараясь защитить лицо от ударов.
– Для интереса—для интереса только кошки трахаются, а потом у них появляются котята, – гневно орал Ферзь. – Мой папашка еще в детстве таким как ты на киче заточкой кадыки вскрывал.
Подобные разборки между уголовниками были в те времена не редкостью. Почти каждый день в тюрьме кто— то умирал от побоев или был прирезан ночью остро заточенной ложкой, которую урки затачивали на острых кромках железных нар, шлифуя на кирпичной кладке. Блатные, как правило, в целях своего лагерного благополучия шли не только по всяким там мужикам, тянущим срок за колосок, или килограмм картошки с колхозного поля, но и по трупам. Охране тюрьмы было наплевать, сколько преступников за ночь загнулось. Меньше народу – спокойней была вертухайская жизнь.
Ферзь отпустил арестанта и встав с пола громко сказал.
– Эй, басота! Под нами, в камере смертников жиган Ваня «Шерстяной» чалится. Ему по указу тройки светит вышак. Голодно бродяге, ни кто «дачку» не носит. Кишка гнетет, а по хозяйской пайке и подыхать в облом. Кто сколько может соберите каторжанину «грев»: Пусть «Шерстяной», перед «зеленкой» хоть сытной хаванины хапнет. С набитой кишкой, оно и подыхать веселее!!!
После слов сказанных Ферзем, мужики молча полезли в свои баулы. Кто достал горсть ржаных сухарей, кто сала, кто самосада рубленого вручную. Весь нехитрый мужицкий скарб перекочевывал
