из продуктового ящика. Щепки располагались таким образом, что расстояние между ними было примерно не более шести сантиметров.
Дед ханыга аккуратно просунул в очко параши веревку, скрутив её кольцами по периметру трубы. После чего, взяв ведро с запасом воды, резко вылил её в трубу. Веревка, уносимая её потоком, полетела на нижний этаж по чугунному стояку. От завихрения, создаваемого водяным потоком, щепки начали вращаться, наматывая веревки с третьего и первого этажа. В какой— то миг веревки перекрутившись, намертво сцепились.
– Есть! – заорал Фирсан, натянув «коня», словно леску с попавшей на неё рыбой.
Зацепив на веревку «грев», он подал сигнал, и «Шерстяной», через чугунный стояк тюремной канализации, потянул его в свою камеру. Таким образом, запрещенная в камере смертников арестантская утварь как сало, табак, сухари, спички надежно перекочевала с третьего на первый этаж. Следом за отправленным «гревом», обратно от Ивана вернулась и предсмертная «малява».
Фирсан снял с «коня» «маляву» и, подойдя ближе к окну, прочитал:
Воровской прогон
Мир дому нашему и всему люду достойному в нем живущему!
Во благо хода воровского я ниже обозначенный вор «Шерстяной» —Смоленский, ставлю вас в курс, что чалищийся в хате восемь три арестант Санек Фирсанов с погонялом «Ферзь», объявляется жиганом с правом решать «людское».
В последний час, хочу проститься с вами и пожелать фарта в деле нашем.
Каторжане, суки, легавые спят и видят, как мы будем шинковать заточками козлов и петухов на зонах. Я призываю вас всех, уважать воровской ход и не давать врагам нашим мусорам творить беспредел и ломать кровью писанные воровские законы. С этого момента, тянуть мазу и решать рамсы за корпусом «Американка» я назначаю Ферзя из хаты восемь три.
Прогон довести до всех арестантов смоленского централа.
«Шерстяной» – Смоленский
– Я, че— то, не понял!? – взвился один из каторжан по кличке Синий. – Ты фраер, дешевый, на зону ни одной ходки не имеешь, а в цветные лезешь! Ты урка, сперва баланды лагерной вдоволь хлебни, а потом положенцем правильным себя мни…
Эти слова, сказанные каким— то «бакланом», больно тронули душу Фирсанова, и он, не удержавшись от обидных слов, в долю секунды выхватил заточку и воткнул её в глотку Синему.
Синий захрипел. Кровь пузырями мгновенно заклокотала из раны. Он схватился за горло, желая заткнуть дырку ладонью, но его ноги подкосились, и он опустился на бетонный пол камеры. Синий сидел полу, опершись спиной на шконку, а кровь, черная и густая, обильно текла из пробитого горла, прямо на купола собора наколотого на его груди. Через минуту он стал задыхаться и хрипеть. Его глаза выкатились глаза из орбит. Воздух вместе со стоном выходил из пробитого в горле отверстия. Слова, сказанные им превращались в забавный свист и странное бульканье.
Свою кличку Синий получил за цвет кожи. На его теле, наверное,
