кончился, не принеся облегчения сгоревшей траве.
Местный прудик около магазинчика засох, и утиный домик, ранее плававший посреди пруда, лежал в иле и грязи. Кувшинки завяли, а грязь была похожа на кожу мезозойского птеродактиля – как её рисуют в фильмах-пугалках.
Я ехала на дачу уже час, поэтому напомнила себе опять: «Я жива! Чудо!» Дождь вымыл мое лобовое стекло, отмыв его от кишок мух, кончивших там свою короткую жизнь. И мыть не надо! Но вот уже и кромка знакомого леса. Дождь почти кончился. Я разгрузила машину и заварила свежий чай. Уселась на террасе с чашкой чая и сухариками. «Здорово смотреть на мокрый лес и грызть сухарики! Я живая! Как это здорово!»
На небе появились белые облака, значит дождь уходит, давая место жаре. Вчера перед сном я попробовала рукой землю под сгоревшей от зноя травой – она была горячее тела, несмотря на дождь! Два месяца солнцепека под тридцать градусов нагрели нашу землю-матушку до состояния пустыни Каракум – наверное, глобальное потепление?
На поляне перед домиком появился ушастый серый заяц. Повертел ушами, услышал меня, но не испугался, а медленно запрыгал к канаве. Через дорогу перешел олененок. Он родился весной, и еще не освоился с дачниками, крепко держась за маму, которая спала на соседнем участке – соседи приезжали редко – а участок заняли мама с олененком.
Я попила чай, и вышло солнышко. Пора было окунуться в море, и я отправилась на пляж. По дороге я набрала горсть дикой малины, разросшейся у обочины дороги, и напомнила себе опять: «Чудесно! Я – жива!»
Проехал велосипедист, кивнув мне головой, но я его не знала. Через пол-часа и трех километров по лесу я вышла на пляж. Он был пуст. Дачники ждали, когда солнце высушит песок, поэтому кроме старушки с терьером на поводке, никого не было. Я прошла километр, вдыхая соленый воздух моря. Волны были небольшими. Я нашла местечко, расстелила полотенце и разделась донага – ведь все равно никого нет, а старушка с собакой – не в счет. Когда я вошла в воду, увидела вдруг, что что-то большое колышется около берега. Я поплавала, сняла усталость водой и солью и стала выбираться на берег. Тут-то я и разглядела мертвого дельфина.
Да, точно, эта была туша мертвого дельфина, которого называют еще морской свиньей. Он был большим – более метра в длину. Тело было цилиндрической формы, круглое. Глаза были выклеваны, наверное, чайками. Три чайки сидели неподалеку, косясь на дельфина, с которым играло море, переворачивая его с бока на бок.
Рот дельфина был открыт, и короткие острые зубы говорили о плотоядности этого животного. Чешуи не было, но смерть и соленая вода сделали кожу похожей на крокодиловую спину – гладкость превратилась в островки шершавости, так как тело уже распирало изнутри. Там, в животе, происходили таинственные процессы гниения, и круглое тело дельфина было туго надуто, как будто он был надувной, пляжной игрушкой. Но он был мертв. Он не был игрушкой.
Я вышла на берег и села на полотенце. Старушка с терьером засела в кустах неподалеку, боясь подойти к берегу. Ведь смерть
