руку и тут обострившимися вместе с расцветом тела чувствами вдруг вспомнила этот забытый запах, шедший от выхоленных пальцев – от них все еще пахло долгой дорогой до церкви с книгой в руках, золотой пылью, рассказами Челестино… И она забылась.
– Вы, наверное, получаете известия от падре, вашего брата, амма?
Лицо настоятельницы превратилось в маску. Девочка не только не смела спрашивать об этом, она давно уже должна была забыть этот маленький приморский городок!
– Если я их и получаю, то они никаким образом не касаются тебя, сестра Анна. Да и кого они могут касаться? – Бедной маленькой сироты Клаудии де Гризальва? Так ее нет. Монастырской послушницы Анны? Так для мира нет и ее – она существует только для святого Франциска. Разве ты не знаешь, что тебя ждет постриг? Кстати, я давно собиралась поговорить с тобой об этом. Твое примерное поведение и благочестие дают мне возможность сократить срок твоего послушания. Зачем обязательно ждать, когда пройдет четыре года? Думаю, что после Рождества ты будешь окончательно готова посвятить себя Господу полностью. Но, – Памфила белым пальцем с алмазным перстнем едва не коснулась груди Клаудии, – я вижу, нам предстоит еще серьезная борьба с дьяволом. Твой дух высок, но тело еще не побеждено. Разве ты никогда не слышала об экстазе, о тяжких умерщвлениях плоти, о стонах из келий, о проступающей сквозь платье крови? – Клаудиа, побледнев, только опустила глаза. – Значит, скоро узнаешь сама.
Так Клаудиа оказалась в самой отдаленной части монастыря, небольшой часовне на самом краю его владений. Густой лес скрывал неотапливаемую часовню и со стороны главного здания, и со стороны дороги к недалекой французской границе. Поначалу девочка даже обрадовалась своему уединению – здесь ничто не отвлекало Клаудиу от игры ее воображения, а холодные ночи и душные дни молодой организм переносил достаточно легко. Через высокие окна она часами могла смотреть на таинственную, но так хорошо знакомую ей жизнь леса, вдыхая чистый, всегда пахнувший снегом воздух. Могла спать, когда захочется, свернувшись калачиком на полу и завернувшись в шерстяной плащ, могла мечтать и первое время могла даже заниматься латынью, ибо ей оставили латинские книги. А самое главное – она имела возможность познавать себя, пускаясь в отчаянные путешествия по бездонным лабиринтам души и чувств. Мать Памфила совершила ошибку, предоставив Клаудии эту отсрочку в несколько недель, ибо, когда она появилась в часовне с тонкой плетью в рукаве рясы, перед ней стоял уже не ребенок, тоскующий о доме, но существо, уверенное в том, что сумеет сыграть свою партию с этим миром.
– Я вижу, ты здесь бездельничаешь, маленькая тварь! – И острый хвост плетки оставил на гладкой щеке девочки алый рубец. – На колени! Я научу тебя любить Господа!
Клаудиа от неожиданности тут же и в самом деле упала на колени, но уже в следующий момент получила резкую пощечину. Ах, да! Она же забыла поцеловать руку настоятельницы…
