ним в клубок нить чужой жизни, рассказывала племяннику:
– Крачковские семья знатная, богатая. Девица – загляденье. Умна и с принципами. Хорошей будет женой и хозяйкой… У них в доме повсюду пахнет старыми тайными сундуками, в которых всякий мечтает порыться. И сундуки эти не выдумка. Богатство Крачковских берет начало от прадеда Капитолины. Тот скоро разбогател. Был купцом и в войну с Наполеоном брал подряды на поставки в армию. Но это всего лишь полдела. Его дом стоял на торговом пути – вся Москва мимо бежала. Все разом пришло…
Смотрела на него с прищуром, ласково, словно приготовила для него какой-то розыгрыш или проверяя на нем свои догадки:
– Я с Капитолиной и ее мужем знакома давно. На историческом маскараде, что после бала во дворце прошли в каждом губернском городе, её наряд был самый богатый, и красоты древней, трогательной. Из тех самых сундуков, в которых, чего греха таить, и я бы порылась…
Знаешь, меня всегда волновала наша старина. Будь у меня такие сундуки – музей бы открыла, все вещички переписала, под стекло выставила… Да что уж. Не суждено…
А на Капитолине тогда было небывалой красоты глазетовое платье с дорогими брюссельскими кружевами, которые ничуть от времени не пострадали. А на ее муже – шитый золотом зелено-розоватого бархата кафтан с корольковыми пуговицами, с роскошным жабо из тонких, пожелтелых уже кружав…
Откинулась на высокую спинку стула, промокнула салфеткой лоб от жаркой испарины, улыбнулась через стол племяннику:
– Поезжай, поезжай… Зинаида права. Партия для тебя хорошая…
Ведущая к имению шоссейная дорога, белый дом с колоннами под зеленой крышей, выложенный брусчаткой двор – во всем был виден размах, указывающий на богатство и, как Дмитрию после теткиных рассказов казалось, на сундуки, которые могут хранить много всякого – дорогого, древнего, трогательного.
Его ждали, ему были искренно рады. После ужина и долгого чая на террасе, когда родители Елизаветы, сославшись на усталость, ушли, и он мог с уверенностью светского льва, ведя беседу, не отрывать от девушки взгляда, добиваясь её смущения, его настроение, дотоле все-таки несколько страдавшее от материнского диктата обязательного посещения этого семейства, окончательно прояснилось. В Елизавете он находил все новые и новые привлекательные стороны – приятную наружность, отличный французский, заразительный смех, изысканный, выписанный из лучших магазинов Петербурга, туалет… Все привлекало его в ней. И даже то, как она терялась под его взглядом, забывая свою дерзость, и, словно сама этому удивляясь, нервно покусывала яркие, четко очерченные губы. И он сам был вполне доволен собой и еще тем, что, без единого облачка на горизонте, ожидало его впереди. Он чувствовал свою жизнь так полно, так осязаемо, как роскошный подарок к Рождеству, и пользовался ею так же, как желанным подарком – всем и полностью.
Почти до первых петухов просидели они на террасе,
