внутри вихрь жгучих воспоминаний, тоску по собственной наивности.
Он был сыном профессора, многоуважаемого человека, избалованный мальчишка, бессовестно ею воспользовавшийся. Самым ужасным для неё было то, что он не просто надругался над её невинным свежим телом, а осквернил и растоптал её чистые, искренние и доверчиво светлые чувства. Чувства, не испорченные ложью, горечью предательства или человеческой похотливостью. Она была кристальна, а после закрылась ото всего мира и ушла с головой в благословенное вчера, чтобы не видеть это убогое сегодня и непристойное завтра.
Девушки высунулись наполовину из окна и предались перекуру. Это была нехорошая привычка – предвестник эмансипированного общества. Они были взрослыми девочками, а потому курили много и красиво. Но родители, разумеется, об этом не знали, тщательнейшим образом от них скрывалось, как и многое другое, о чём родителям знать не положено.
– Противная Мартыновская решила затравить нас очередью коллоквиумов, – мрачно заметила Дарья, по-мальчишески сплёвывая в окно. – Вашу группу она пока ещё жалеет.
– С меня хватило «Русской Правды» в оригинале, – пожаловалась обольстительная Настёна, улегшись животом на подоконник. – У нее, наверное, климакс разыгрался. Заржавевшая стара дева! Все они такие – одинокие желчные бабы, отвергнутые мужиками, злые, гадкие, мстительные и завистливые. Если бы я была врачом, то обязательно прописала бы ей постельный режим. И в данном случае слово «постельный» имеет переносное значение, – Настёна глумливо улыбнулась.
Дарья с упоением втянула в себя табачный дым. Ещё пара минут, и кареглазая Цирцея2 заведёт разговор о замужестве. Данная перспектива Дарью никоим образом не устраивала. Ей хотелось покоя, ей хотелось умеренно-аристократических бесед, укутанных шлейфом последних сплетен, или на худой конец, мучительно-нудный диалог о политике, о сложностях нынешней обстановки. Она была готова говорить на любую тему, даже о музыке, в которой ничего не понимала и в которой видела только лишь посредственный аккомпанемент, разбавляющий местами неловкую тишину. Она могла говорить о чём угодно, но только не о замужестве.
Однако же Дарья ошиблась. Или же Настёна оказалась чересчур прозорливой, чтобы не начать неловкого разговора.
Настя выкинула окурок в окно и села на подоконник, сложив свои смуглые ручки на сжатых коленях.
– Мне Славка звонил, – нейтрально сообщила она. – Хочет встретиться.
– Он же тебе не нравится, – так же нейтрально с налётом высокомерного безразличия ответила Дарья, удивившись тому, что беседа не пошла в торжественном русле свадебной церемонии.
– Ну, если нет другого варианта, – равнодушно пожала плечами кареглазая фея. – Он обещал притащить друга для тебя и сводить нас в какую-то забегаловку, вроде бы в кафе. Может, даже и приличное.
– Потрясающе, – фыркнула
Цирцея (гр.) – волшебница, превратившая в свиней спутников Одиссея.
