знаю. Всё сложно, мне надо как-то… сосредоточиться что ли, ну собрать себя, я словно… распылился, – с трудом подобрал Ник нужное слово.
– А как ты собираешься там жить? – Мать нервничала всё больше. – Как? Там ведь, ещё когда папа ездил, грозились магазин закрыть. Столько лет прошло. Может, туда и не ходит ничего уже. А может, там бомжи, уголовники какие-нибудь доживают, убьют тебя, и даже искать никто не будет!
– Ну, мам, какие бомжи, бомжам нужен город, помойка. Они ведь как чайки или собачки-котики, – промямлил Ник, а сам подумал: «А вдруг там кто-то почище смирных прикормленных помойкой бомжей?», но потом понял, что в данный момент перспектива дальнейшего проживания рядом с Санькой пугает его больше возможного соседства волков и уголовников.
Мать помолчала, подышала в трубку, потом слабо спросила:
– А Саша? Как же она?
– Она справится. Всё, мам, пока. Как только вернусь, сразу к тебе зайду. Не скучай сильно, позови в гости тётю Олю. – Ник чувствовал, что если разговор продлится ещё хоть минуту, то он никуда не уедет.
После смерти отца мать почти полностью прервала контакты с огромным, меняющимся и шумным внешним миром. Замкнутость и склонность к болезненному самоанализу он унаследовал от неё, отец был человеком весёлым, открытым и компанейским. Он казался маленькому Нику большим ледоколом, ломающим толстые синие льды всего страшного, нового и незнакомого. А они с мамой были маленьким корабликом, тихо плывущим за ним по спокойной воде. Внезапный обширный инфаркт, сразивший отца, который каждое утро, несмотря на погоду, начинал с пробежки, был ужасен и необъясним. Мать была не просто раздавлена и разбита, она словно потеряла себя. Знакомые помогли Нику уложить мать в клинику неврозов, и врачи долго закалывали её седативными препаратами и мучили долгими психотерапевтическими беседами. Потом мать рассказывала ему, что в какой-то момент словно очнулась, увидела всё другими глазами, словно её голову в ледяную воду сунули, причём меньше всего этому содействовали беседы с психологом. Просто стало до боли ясно, что мир по-прежнему живёт, волнуется, рассветы сменяют ночную тьму, воробьи купаются в лужах и чирикают оглушительно, и тёплый ветер так же, как каждую весну, раскачивает ветки, покрывшиеся крошечными лакированными листочками. «Я поняла, что для меня и для тебя Серёжа будет живым, мы будем разговаривать с ним, рассказывать ему наши радости и беды, – сказала она Нику, вернувшись домой. – Нам никто не может запретить этого делать. Жить надо, что поделаешь. Надо, даже если не хочется».
Тётя Оля, крёстная Ника, возившаяся с ним ещё со времён младенчества, была одинокой и весьма эмансипированной дамой. Полагаться она привыкла только на себя, но никогда не делая поблажек собственным прихотям, к близким и даже дальним была удивительно снисходительна. Это её качество пленяло людей решительно и бесповоротно. Именно энергия кумы позволяла матери держать голову над глубокими водами постоянной печали. По контрасту с замечательной тётей Олей, никогда
