для медитации и самопознания.
Между тем они уже подъехали к подножию холма, птица стала покосившимся тёмным домом, и минуту спустя, придерживая за ошейник звонко лающую собаку, на крыльцо вышел старик с фонарём.
– Э-эй, Степаныч! Гостей встречай! – крикнул Лапшаев, заглушив мотор.
Собака перестала лаять и, отпущенная на свободу, уже стояла перед Голубятником, упершись передними лапами ему в коленки и вертя хвостом с дикой скоростью.
– Ах ты, Вьюн, мой хороший, ах ты сторож, вырос-то как! Я его сюда щенком привёз, месяцев восемь назад. В подвале магазина нашего сука бродячая ощенилась, всех разобрали, этот один остался, слабенький такой был, с глазом больным. Но ласковый такой, хвостик ма-аленький, он им вертит так, что всё тельце ходуном ходит. Вот Вьюном и прозвали. Я его подкормил, подлечил. Вот какой красавец вымахал, да, Вьюша? – Лапшаев двумя руками оглаживал молодого пса, острой мордой и пушистым хвостом бубликом смахивающего на лайку. Приняв порцию ласки от главного гостя, Вьюн тщательно обнюхал Ника и позволил потрепать себя за холку.
– Лексеич, ты штоль, ёп?! – радостно отозвался старик. – Мы ж тебя, ёп, ещё не скоро ждали!
– Да вот человеку помочь надо было, заодно вас, старых валенков, повидать решил! Это вот, Никуш, Кузьма Степаныч, Трофимов, значит, главный парень на деревне, а это вот, Степаныч, Никуша, хороший парень, к вам жить приехал.
Ник подобрался поближе к старику и, улыбаясь, потряс протянутую руку.
– Жи-ить?! – Степаныч так удивился, что поднёс фонарь прямо к Никиной благожелательной физиономии.
Ник зажмурился и отступил в сторону.
– Ты, ёп, милой, башкой где не кульнулся? – подозрительно осведомился старик, голос у него был неожиданно тоненький и сипловатый. – Тута жить хужее, ёп, чем помирать, едрит твою, ты ж молодой ишшо, куды тебе хоронисся-то здеся, какого хуёва-лешего?
– Кузьма, ты это, не выражайся, парнишка культурный, не привык верно, – Голубятник смущённо заторопился, подталкивая Ника мимо старика прямиком к крыльцу дома, но старик не унимался.
– А то вот Лексеич сказывал, недалече тута такие приросли. Как поганки, тьфу на них, вроде ещё и с дитями. Как их, Лексеич, слово-то не вспомню? Шуферы?
– Успокойся, Кузьма Степаныч, успокойся, не дауншифтер он! Рассказал, ёлки, на свою голову, – шепнул Голубятник Нику. – Парень с женой поссорился, один пожить хочет. Ведь его отец с матерью купили здесь дом, так чего зря пропадать. И вам компания, молодая кровь. А вот про дауншифтеров мой племяш…
Закончить про племяша, который, очевидно, был бесценным источником информации, Лапшаеву не дали. Ночь ожила. Сквозь мохнатые от инея кусты к ним приближался ещё один фонарь. Его свет подрагивал, чуть поднимался и опускался, напоминая гигантского растерянного светляка. Хрустел под тяжёлыми шагами ледок, потом заскрипела какая-то невидимая калитка и на дорогу вывалились
