Жолниным.
– Японский бог! – кричал Обливанцев. – Я тебе руки обломаю!
Как стояла, так и стоять будет!
– Ишь ты хозяин земли русской! – отвечал Жолнин.
– Куркуль проклятый! У тебя же снега зимой не выпросишь!
– Свой иметь надо!
Это у них вместо утренней зарядки было. И все из-за сосны, которую старик Жолнин норовил спилить. Потому что за нее платить надо было.
Это недавно придумали: налог на деревья, которые росли во дворах и на улице. За дворы платили хозяева. А за улицу все, кто на ней жил. Вот старик Жолнин и злобствовал.
– С какой это такой радости я должон платить за твою жердь!
– А с такой, что мои сыновья за твою жопу жизни положили!
Все знали, что до войны к сосне привязывали гамак для сыновей Обливанцева. Сыновья на войне погибли. Оба. А остатки гамака так на сосне и болтались.
– Оно, конечно, – подумал вслух сосед дядя Петя Иванов. – Память – дело святое. Только нет у нашей улицы денег. Ну, нет! И все тут!
– Все равно! – подала голос соседка тетя Маруся Курылева. – Надо же людями быть!
– Люди те, у кого гроши есть! – услышала ее другая соседка, тетя Ханна Кракова. – А нам людями быть не по карману!
Мне такие разговоры не нравились. Советская власть знает, что делает. Так нас учили в школе. И так по радио передавали.
Хотя, конечно, лишних денег ни у кого не было. Да и не лишних тоже. Жили бедно, как все после войны. Ну, может, чуть получше, чем мы с мамой. А тут еще эти деревья…
Я вспомнил, как мама по ночам кряхтела да охала. У нас ведь и было то всего две дохлых сливы. Зато вся улица была утыкана соснами. И дубы во дворе росли. Это сколько ж надо за них платить!
– Пилить! Пилить! – орал тем временем старик Жолнин. – А то как в лесу живем! Один скрып кругом!
А сосны, и правда, скрипели. Даже когда ветра не было. Но скрип этот был какой-то домашний. Как говорила мама, уютный.
Я посмотрел наверх. Сосны чуть качались и скрипели. А потом я посмотрел вниз. И вот те раз!
Протоптанную в снегу тропинку лениво пересек кот. Мало того, что черный-пречерный, так он еще тащил в зубах здоровенную крысу.
– Кыш! – заорал я не своим голосом: свой-то еще не проснулся. – Пошел вон, Кышмыш! Пропади ты пропадом, окаянный!
Но кот хоть бы что. Плевать он на меня хотел. И на имя свое не откликался. Словно всем своим видом показывал: «В гробу я вас видел!».
Делать нечего. Пришлось обойти соседний дом, где жила подружка Карина. И потопать мимо «Вороньей слободки» – так Каринин папа почему-то называл деревянную двухэтажку, под завязку набитую разным народом. Там жили Михайловы, Бурлаки, Кирилловы – всякой твари по паре.
Я шел себе и шел, загребая снег ногами. И мне бы так идти и идти, сначала к Дорохину, потом в школу, потом домой, Как каждый день получалось. Но сегодня что-то
