e poetry of Karamzin and the development of Russian literature at the end of the 18-th and the beginning of the 19-th century
Summary. The article deals with the main motives, topics and genres of Karamzin’s poetry in the context of Russian literature of the end of the 18-th and the beginning of the 19-th century.
В жизни каждого человека бывают мгновения, когда в нем, по словам А.С. Пушкина, «пробуждается поэзия…
Душа стесняется лирическим волненьем,
Трепещет и звучит, и ищет, как во сне,
Излиться наконец свободным проявленьем…
………………………………
И мысли в голове волнуются в отваге,
И рифмы легкие навстречу им бегут,
И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,
Минута – и стихи свободно потекут».
«Осень» (1833).
И рождается поэт…
В Пушкине поэзию «пробудила» любовь:
Так и мне узнать случилось
Что за птица Купидон;
Сердце страстное пленилось;
Признаюсь – и я влюблен!
Для Василия Тредиаковского мгновением, пробудившем в нем поэзию, явилась скорбь, вызванная известием о кончине Петра I. И первым его стихотворением была «Элегия о смерти Петра Великого» (1725):
Что за печаль повсюду слышится ужасно?
Ах! Знать Россия плачет в многолюдстве гласно!
………………………………
Всюду плач, всюду туга презельна бывает.
Но у Бога велика радость процветает:
Яко Пётр пребывает весел ныне в небе,
Ибо по заслугам там ему быти требе.
Антиох Кантемир признается, что в юном возрасте по незрелости ума писал «любовные песни»:
Довольно моих поют песней и девицы
Чистые, и отроки.., –
однако ни одна из них до нас не дошла. Биографы поэта полагали, что они не были оригинальными, что «образцом ему служили французские песни»1, возможно это были и просто вольные их переводы, потому они и не сохранились. Но поэтом Антиох почувствовал себя лишь тогда, когда, сочинив в конце 1729 г. сатиру «К уму своему (На хулящих учение)» «для одного, – как он писал, – только провождения своего времени, не намерен будучи ее обнародить», получил неожиданно высокое одобрение самых крупных наших поэтов того времени – архиепископа новгородского Феофана Прокоповича и архимандрита Новоспасского Феофила Кролика, подобно тому как в свое время Пушкин получил одобрение Державина, и «стал далее прилежать к сочинению сатир»2.
У Михайлы Ломоносова пальцы запросились «к перу, перо к бумаге», чтобы в приливе самоиронии «излить» свою досаду по поводу того, что «школьный проступок», имевший место в бытность его учебы в Славяно-греко-латинской академии (и оставшийся для нас неизвестным), на который, как он надеялся, никто не обратит внимание, тем не менее был замечен и доставил ему одни неприятности («напасти»):
Услышали мухи
Медовые духи,
Прилетевши, сели,
В радости запели.
Егда стали ясти,
Попали в напасти,
Увязли бо ноги.
Ах! – плачут убоги, –
Меду полизали,
А сами пропали.
Душа Александра Сумарокова «стеснилась лирическим волненьем» в процессе студенческих застолий:
Благополучны дни
Нашими временами;
Веселы мы одни,
Хоть нет и женщин с нами.
Честности здесь уставы,
Злобе, вражде конец,
Ищем единой славы
От чистоты сердец…
У молодого Гаврилы Державина стихи «потекли» от переполнившей его радости по случаю прибытия в 1767 г. «на судах по Волге» Екатерины II в его родной город. Одно стихотворение посвящалось судьбе реки, связанной с деятельностью правителей России до и после воцарения Екатерины:
Пристойно, Волга, ты свирепо протекала,
Как для побед Татар тобой царь Грозный шел;
Ты
См.: Сочинения, письма и избранные переводы князя Антиоха Дмитриевича Кантемира. – СПб., 1867. – Т. 1. – С. 92, XXI–XXII.
Там же. – С. 22.
