продолжая театральные преобразования Эсхила, уже не был человеком мифологического мышления, каким еще оставался Эсхил.
Эдип – первый богоборец, ибо поднял руку на то, против чего не осмеливались идти и боги, – на судьбу, хотя и сам не избежал ее. Но ударение надо сделать на порыве, а не результате, порыв – свидетельство начавшейся индивидуализации, которая – вопреки утверждениям Шпенглера – с тех пор только развивается, как бы ни отличались эпохи одна от другой своими стилистиками. Эти стили – Шпенглер прав – меняются, но культура (индивидуализации) остается и останется, а посему на ее будущее можно смотреть с надеждой, хотя напряжения, угрозы никуда не делись и не денутся: у каждой эпохи они свои, но есть и одна общая – животная природа человека, выражаемая в его племенных предпочтениях (коллективности, «стадности»). Однако с не меньшей силой ей противостоит порыв (начатый Эдипом, если не погружаться вглубь, в матриархальные отношения) к индивидуализации.
Едва ли первым в европейской культуре Эдип шагнул из мифологического (коллективного) мировоззрения в индивидуальное. В этом направлении пошло развитие европейской культуры, если же так, она не могла исчезнуть, завершить свой цикл, как полагал Шпенглер, в противном случае сейчас эта многовековая духовная ценность не имела бы никакого значения. Циклична не культура, а ее стилистики, разные в разные эпохи, сама же культура непрерывна и не делима на замкнутые типы.
Разумеется, индивидуализация всегда трудно давалась, и то, что мы наблюдаем сейчас (в частности, всеподавляющее преобладание массовой культуры), свидетельствует о тяготах нашего времени, и у Юнга не меньше, чем у Шпенглера, саркастических суждений о европейской культуре.
«Дехристианизация нашего мира, сатанинское развитие науки и технологии, устрашающие материальные и моральные разрушения, оставленные Второй мировой войной, – все это не однажды сравнивалось с эсхатологическими событиями, предсказанными в Новом Завете»124.
Или:
«Если бы тридцать лет назад кто-нибудь осмелился предсказать, что наше психологическое развитие направлено к возрождению средневековых преследований евреев, что Европа вновь содрогнется перед римскими фасциями и поступью легионов, что люди вновь будут отдавать честь по римскому обычаю, как два тысячелетия тому назад, и что архаическая свастика вместо христианского креста будет увлекать вперед миллионы воинов, готовых на смерть, – такой человек был бы освистан как несостоявшийся мистик»125.
«Как это ни удивительно, но весь этот абсурд является страшной действительностью. Частная жизнь, частная этиология и сугубо индивидуальный невроз превратились почти в фикцию в современном мире. Человек прошлого, живший в мире архаических “коллективных представлений”, возродился вновь в самой видимой и болезненной реальности, причем произошло это вовсе не среди кучки неуравновешенных индивидов, а среди миллионов людей»126.
Из
Там же.
