пакеты, каждый в свой отдельный мир.
– Понравилась служба, дорогая?
– Конечно! Как и всегда. А вот ты… не знаю, веришь ли ты… нет, я серьезно! Порой твои шуточки…
– А ну присаживайся, моя невразумительная радость.
– Мне нужно приготовить обед.
– Наплюй на обед!
– Вот об этом я и говорю. Все бы ты шутил!
– Обед не святыня. Будь погода потеплее, отнес бы тебя в лодку, зашли бы за волнолом и наловили морских карасей!
– Нас ждут Бейкеры. Итан, веришь ты в церковь или нет? Почему придумываешь для меня смешные прозвища? Вообще-то, у меня есть имя.
– Не хочу повторяться и утомлять тебя, зато в моем сердце имя твое звенит, как колокольчик. Верю ли я? Что за вопрос! Нужно ли мне придирчиво изучать каждую блистательную фразу из Никейского символа веры, заряженного ими под завязку? Нет. В этом нет необходимости. Он неделим! Иссохни моя душа и тело без веры, как фасоль без влаги, то слова «Господь – Пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях» не заставили бы мое нутро сжиматься, в груди бы не трепетало, в голове не вспыхнуло бы пламя!
– Ничего не понимаю.
– Умница! Я тоже… Скажем так: когда я был ребенком, мягким и гибким, меня поместили в небольшой епископский ящик в форме креста, и вот его-то форму я и принял. Потом вылупился из него, как птенец из скорлупы, и разве удивительно, что форму креста я сохранил? Разве ты не замечала, что цыплята смахивают на яйца?
– Ты говоришь ужасные вещи даже детям!
– А они – мне. Вчера вечером Эллен спросила: «Папочка, когда мы разбогатеем?» Тем не менее я не ответил так, как следовало бы: «Мы разбогатеем скоро, но ты не справишься с богатством, так же как не справилась с бедностью». И это правда. В бедности она завистлива. В богатстве станет спесива. Деньги болезнь не излечат, изменятся лишь симптомы.
– Как ты можешь говорить такое про собственных детей? Что же ты скажешь обо мне?
– Скажу, что ты подарок судьбы, сокровище, свет моей туманной жизни.
– Ты как пьяный.
– Ну да.
– А вот и нет! Я почуяла бы запах.
– Ты и почуяла, милая.
– Что на тебя нашло?
– А! Сама знаешь. Перемены – чудовищные, как девятибалльный шторм. До тебя докатываются лишь самые удаленные от эпицентра волны.
– Итан, ты меня пугаешь. Правда! Ты стал буен.
– Помнишь мои регалии?
– Медали за военные заслуги?
– Я получил их за буйство – или за буянство. Ни один человек на земле не был менее склонен к убийству, чем я. И тогда они сделали еще один ящик и втиснули меня в него. Время требовало, чтобы я убивал людей, и я убивал.
– Время было военное, ты делал это ради своей страны.
– Время всегда то одно, то другое. До сих пор мне удавалось избегать
