которая одновременно движется и не движется. Она живая, хотя у нее нет ни головы, ни хвоста, ни конца, ни начала. Обработанный камень вовсе не скользкий, он на ощупь чуть липкий и всегда теплый. Его привез из Китая кто-то из моих предков-мореходов. Он волшебный – его приятно рассматривать, трогать, проводить им по щеке или поглаживать пальцами. Этот странный камень живет в серванте. Мальчиком, юношей и мужчиной мне дозволялось его трогать, держать в руках, только уносить было нельзя. По мере изменения моих потребностей менялся и камень – цвет, рисунок, фактура. Однажды я вообразил, что это женская грудь, потом он трансформировался в йони, распаленное и жаждущее. Вероятно, позже он обратился в мозг или даже в тайну, безначальное, бесконечное, вечно движущееся нечто – вопрос в себе, не нуждающийся ни в ответе, который его уничтожит, ни в начале, ни в конце, которые положат ему предел.
На серванте с колониальных времен сохранился латунный замок, в котором всегда торчал квадратный ключик.
Моя спящая дочь держала волшебный камень в руках, поглаживала его пальцами, ласкала, будто он был живой. Она прижала его к своей едва наметившейся груди, потом к щеке, потыкалась в него носом, как щенок, напевая низким голосом песню, похожую на страстный и тоскливый стон. В ней чувствовалась разрушительная сила. Сначала я испугался, вдруг она захочет разбить камень вдребезги или спрятать, потом понял, что в ее руках это мать, возлюбленный, дитя.
Я задумался, как разбудить ее, не напугав. И все же зачем лунатиков будят? Из опасения, что они могут причинить себе вред? Ни разу не слышал ни о каком вреде, если только их не растормошили. Есть ли у меня право вмешиваться? Ведь это не кошмарный сон, полный боли или страха, она вполне довольна и испытывает то, о чем бодрствующий человек понятия не имеет. Чего ради мне все портить? Я медленно отошел, сел в большое кресло и стал ждать.
В полутемной комнате роились частички искрящегося света, закручиваясь в облачка, как мошкара. По всей видимости, ничего такого не происходило, просто от усталости у меня рябило в глазах, но выглядело это довольно убедительно. И моя дочь Эллен действительно лучилась светом – не только белая ночная рубашка, еще и кожа. Я ясно различал ее лицо. Она больше не выглядела маленькой девочкой; ее лицо полностью сформировалось и принадлежало взрослой женщине. Губы были плотно сжаты, что обычно им не свойственно.
Немного погодя Эллен твердой рукой положила талисман точно на место, закрыла дверцы серванта и повернула в замке ключ. Она прошла мимо моего кресла и поднялась вверх по лестнице. Мне привиделись две вещи: во-первых, она шла походкой не девочки, а счастливой женщины, во-вторых, пока она шла, свечение вокруг нее медленно гасло. Может, эти впечатления были детищами моего разума, но третье-то мне точно не почудилось. Во время ее подъема по лестнице не скрипнула ни одна ступенька! Похоже, она шла вдоль стены, где ступени не стонут.
Я последовал за дочерью и
