в разы больше, при желании легко могли бы освободить заложников. Но те лишь нервно переминались с ноги на ногу, курили самокрутки и напряженно молчали.
– Гляди! – одними губами прошептал Сережка и кивнул в темноту. – Одного уже привели!
В центре поляны чернела свежевырытая могила, около которой освященный пламенем костра сидел человек в подряснике. Он не был связан и казался случайным путником, который промозглым сентябрьским вечером проходил мимо, встретил знакомых и присел погреться. Это был отец Виктор, молодой священник, тридцати с небольшим лет, с копной кудрявых, черных как смоль волос, которого красноармейцы под конвоем привели из соседней Сидоровки.
Рядом с арестантом, также на земле, подогнув под себя подол, сидели молодая женщина и девочка примерно трех лет – его супруга и дочь, у которой в тот день были именины. В руках девочка сжимала большую красивую куклу, подаренную отцом. Неожиданно девочка повернулась, и пламя выхватило из тьмы ее заплаканное лицо. На мгновение Пашке показалось, что девочка заметила его, сидящего в кустах с другой стороны костра. Но это было невозможно. Девочка снова отвернулась и прижалась к маме, ища защиты и тепла.
– Видел? – прошептал Сережка.
– Что?
– Какая у нее кукла. Видел?
Пашка не ответил. Ему почему-то стало жаль девочку, и происходившее на поляне показалось какой-то дурной нелепицей, ошибкой, которую никак нельзя допустить, и в которой взрослые обязательно разберутся. Ведь на то они и взрослые!
– Контра! – выдохнул, почти прошипел друг, и Пашке снова, второй раз за вечер, стало страшно.
Между тем, послышались голоса, которые с каждой секундой становились все ближе и ближе. Только тогда друзья заметили, что стоят в двух шагах от тропы, по которой, минуту спустя, четверо сыновей внесли на носилках на поляну отца Николая. Их постоянно подгоняли конвоиры, такие же молодые ребята, ровесники, красноармейцы, с винтовками на перевес, спешащие так, словно им тем вечером предстояло переделать еще немало дел. Фигура одного из конвоиров показалась Пашке знакомой, и, когда он вгляделся в его лицо, то не поверил своим глазам. Это был Петруха, старший брат! «Так вот с кем он теперь!» – подумал Пашка и, чтобы брат его не заметил, отступил на шаг назад, в чащу леса.
За носилками на поляну, подобно сошедшему с горы оползню, с шумом влилась толпа и быстро заполнила пространство, выкрасив его в серый мышиный цвет. Где-то в ней должен был находиться отец, пытаясь разглядеть которого, Пашка привстал и, вытянув шею, увидел то, на что десятилетнему парнишке никак нельзя было смотреть.
В тот момент, когда сыновья проносили отца Николая мимо выкопанной ямы, комиссар, без каких-либо объяснений и пламенных речей о победе мировой революции, со всей дури, пнул сапогом в край носилок и перевернул их так, что лежавший на них священник свалился в яму. Превозмогая боль, отец Николай попробовал подняться, но комиссар выбросил вперед руку с наганом и нажал
