пологого холма. Идти по ней было легко, все вниз да вниз. Единственное – хотелось пить. Однако за час пути мальчик не встретил ни одного ручья или родника. Не говоря о том, что со вчерашнего вечера во рту не было ни крошки, и прогулка на свежем воздухе весьма располагала к тому, что бы чем-нибудь подкрепиться и желательно поскорей.
К полудню солнце поднялось в зенит и теперь припекало в полную силу. Зеленела еще не успевшая выгореть трава. Пели птицы. Жужжали пчелы. Казалось, живи и радуйся! Однако вокруг не было ни души. Несколько раз Пашка встречал на пути заброшенные, оставленные жителями дома. Покосившиеся заборы, провалившиеся крыши, осыпавшиеся колодцы, заросшие диким кустарником дворы. Спускаясь с холма, тропинка то бодро бежала вниз, то снова медленно поднималась в гору, но не заканчивалась, и это внушало надежду на то, что однажды она приведет путника туда, где ему будут рады.
Однажды, когда тропа разделилась на две одинаковых с виду дорожки, Пашка пошел наугад, и целый час кружил вокруг холма, потеряв немало времени и сил, которые у десятилетнего мальчишки не бесконечны. После этого, если тропа разделялась или вдруг неожиданно исчезала, Пашка начинал… принюхиваться, и выбирал ту дорожку, которая пахла можжевеловыми четками.
Между тем, день начал клониться к вечеру. Сапоги, в которых мальчик чудесным образом перенесся из осени в лето, натерли ноги, отчего их пришлось снять и идти босиком. Теперь каждый шаг давался с трудом. Но больше всего мучило даже не это, а жажда. Настолько, что, кажись, попадись на пути лужица с мухами и жуками, Пашка, не раздумывая, залпом выпил бы ее до дна. Но лужица не попадалась.
Однако оказалось, что настоящая беда ожидала впереди. С той самой развилки, где Пашка заблудился, она кралась за ним по пятам, прячась за кустами и деревьями, ныряя в ложбинки и овраги, хоронясь за пнями и валунами, преграждавшими путь маленькому путнику. Кем была эта тварь – старым одичавшим псом или недобитым, раненым волком – этого Пашка так никогда и не узнал. Но, едва солнце, сделав круг по небу, спряталось за вершину холма, чтобы прилечь и отдохнуть, а путник ослабел настолько, что уже не мог бежать, тварь позволила себя обнаружить и теперь тащилась за ним, прихрамывая на одну лапу, но не выпуская жертву из вида и ожидая случая, когда первый удар может стать последним.
Догадывался ли об этом Пашка? Конечно. Мог ли он что-то изменить? Вряд ли. Однако это не означало, что во всем мире не было никого, кто мог бы ему помочь, и, когда мальчик об этом вспомнил, он начал… молиться. Сначала по себя, затем вслух, чтобы ковылявшая за ним тварь услышала слова молитвы и убоялась.
Наконец, тропа в очередной спустилась с холма и уткнулась в бревно, переброшенное через русло обмелевшего ручья, который – о, чудо! – был еще жив! Забыв обо всем, мальчик бросился к ручью и жадно припал губами к холодной, обжигающей горло воде. Пашка пил так жадно, такими огромными
