рождения на зрительный зал. Нашёл то место – и прямо-таки содрогнулся: в этом кресле сидела… моя вдовушка Лера. Какая-то уставшая и помятая, но довольная. Ну и Шмыганюк рядом с ней, а как же.
– Ваня, хочешь опять в жизнь вывалиться? – еле сдерживая смех, спросила Ольга. – Видишь, к твоей Лерусе какой-то кавалер пристроился… Ты, несомненно, должен бороться за свою любовь…
– Отвяжись. А где же Ксения?
– Ты, Вань, Ольгу не слушай: она тебя только с толку сбивает, – с грустью сказал Лев Сергеевич. – Нет твоей Ксении в этом зале, не ищи. Узнала она, что ты померши, да и сама слегла. Теперь уже никто не скажет, появится она в театре или нет… Выжила бы, и то ладно…
Оля сковырнула с очередной бутылки белую панаму, и сердце у меня дрогнуло от дурного предчувствия.
– Давайте тогда за Синичкино здоровье выпьем! – с грустью сказала она. – Поддержим её в страшных страданиях…
– Она что, из-за меня… так?
– А из-за кого же!
– Так что, Ваня, поспешать надо, поспешать… – вздохнул Лев Сергеевич. – Может, ты для того и помёрши, чтобы вы скорее встренулись.
– Ага, – поддакнула Ольга. – Только смерть соединит вас.
– Странная какая-то логика.
– А ты как хотел? – прищурился Лев Сергеевич. – Ты у нас в кино, в искусстве… Паришь себе высоко – как тебя достать? Нет, при жизни вы нипошто бы не сошлись, тут и говорить нечего. А теперь есть шанс.
– Да, Ванюша, скоро начнётся… Даже Лёва? – Ольга потрепала распушенный бакенбард Льва Сергеевича, отчего бедный старик сразу съёжился, посмяк и притих.
А что начнётся? Когда? Этого Ольга не уточнила. Она совсем распоясалась, развязно, как заправского друга, похлопала Льва Сергеевича по плечу, потом и вовсе вдруг взяла пустую бутылку и, широко размахнувшись, запустила её в зрительный зал.
Я даже не успел испугаться. К счастью, бутылка, описав замысловатую траекторию, каким-то странным образом исчезла в воздухе. И всё же откуда-то с той стороны послышался звон разбитого стекла, и сразу – вопли и нецензурная брань. Но я всё хорошо видел и могу поклясться, что никто из зрителей не пострадал. Более того, я всё яснее осознавал, что для зрителей нас как будто не существует.
– Олёша, ну что ты делаешь? Опомнись…– с мольбой сказал Лев Сергеевич, но тут же замолк, сражённый блеском озорных глаз, и ещё больше погрузился в задумчивость.
Ольга, покачиваясь, встала из-за стола и, прихватив бутылку, в которой ещё немало плескалось, подошла к самому краю авансцены – чуть было вниз не брякнулась. Играючи болтая бутылкой, насмешливо окинула взглядом зрителей, подбоченилась по-хозяйски, подперев одной рукой талию, и восторженно ахнула:
– Мама дорогая! Нагнали же, лупоглазых! Почтеннейшая публика! Ну, чего уставились? Хотите знать, что творится в моём измученном, истерзанном сердце? Да знаете ли вы, какие бездны пылают у меня внутри, какие тлетворные метастазы изъели мою трепетную душу?
– Ну вот, в голове
