кольцо, а позднее явившейся разъединить молодоженов, требуя соблюдения данного таким образом брачного обещания.
Следующим звеном в многовековом генезисе мифа о Дон Жуане был имевший хождение в фольклоре разных европейских народов, в т. ч. и на Пиренейском полуострове, и в различных вариантах сюжет о шутнике, пнувшем ногою валяющийся у него на пути череп и пригласившем его к себе на ужин (пир, свадьбу); мертвец в виде скелета является в назначенное время, приглашает хозяина к себе и приводит его к разверстой могиле, но какой-нибудь благочестивый поступок (произнесенная молитва, подаяние милостыни, участие в крестинах, посещение исповеди) спасает насмешника на ее краю. С XIV века существовал иберийский вариант этого сюжета, в котором шутник оскорблял не череп, а каменное надгробие в церкви, трепля его за бороду. Именно этот вариант использовал в своей пьесе Тирсо де Молина».[168]
Согласно гипотезе Р. Шульца, легенда о Дон Жуане является ренессансным отголоском «традиции изображения оживающих мстящих статуй, возникшей в результате столкновения эпохи античного язычества и новой христианской религии, то есть эпохи возникновения Книдского мифа. Косные истуканы, принадлежащие к гибнувшей религии, временами, казалось, оживали: в первых веках нашей эры, особенно при Юлиане Отступнике, наблюдался рецидив язычества, а с ним как бы оживали и прежние кумиры. В иберийском ответвлении наблюдается то же столкновение двух исторических эпох, что и в Книдском мифе. Ожившая статуя или мертвец приходят из прошлого и мстят тем, кто не почитает память умерших».[169]
Примечательно, что Р. Назиров не до конца соглашается с выводами своего предшественника: «Роман Якобсон в интересном исследовании «Статуя в поэтической мифологии
Пушкина» объединяет «Каменного гостя», «Медного всадника» и «Золотого петушка» как три версии созданного Пушкиным «мифа о губительной статуе». Фольклорные истоки этого мифа исследователя не интересуют, что приводит к натяжкам: сюжет «Золотого петушка» совершенно искусственно пристегнут к мифу о губительной статуе».[170]
Таким образом, согласно Назирову, губительными являются только статуи Командора и Медного всадника (Золотой петушок, по Назирову – это не губительная статуя, а магический инструмент – И. П.). Теме Медного всадника в контексте так называемой «петербургской легенды» (предсказании о скорой и неминуемой гибели Санкт-Петербурга – И. П.) посвящена прекрасная статья Назирова «Петербургская легенда и литературная традиция».[171]
Свою лепту в статуарный образ Медного всадника внесла Анна Ахматова. Она не могла не услышать зов «петербургской легенды», прочно поселившейся в сознании авторов и читателей. Таково её стихотворение-диптих «Стихи о Петербурге» (1913), где привлекают внимание строки:
Вновь Исакий в облаченье
Из литого серебра.
Стынет в грозном нетерпенье
Конь
Багно В. Дон Жуан. Пушкин: Исследования и материалы. Т. XVIII–XIX. [online] // URL: <http://feb-web.ru/feb/pushkin/isj-abc/isj/isj-1322.htm/>.
Шульц Р. Пушкин и Книдский миф
Назиров Р. Сюжет об оживающей статуе. С. 31.
Назиров Р. Петербургская легенда и литературная традиция. В сб.: Назиров Р. Русская классическая литература: сравнительно-исторический подход. Исследования разных лет // Уфа: РИО БашГУ, 2005. С. 58–70.
