край, отмеченный векамитрудов и средоточья на себе…
Так слиты в берегах вода и камень.
Так память переплетена в судьбе.
Тебя любили нищие, и старцы
тобой гордились. Странники земли
к тебе тянулись, чтоб навек остаться
когда покой нездешний обрели.
Но сытые, завидуя, смотрели,
величие бессильные постичь.
Убогие тогда дома горели.
И чудился насильникам победный клич.
И расступалась твердь, вздымались волны дыбом,
в отчаянии смирение поправ.
Возмездием, как смертоносной глыбой,
ты воздавал, бичом и карой став.
Чтоб снова обрести покой непротивленья…
Убогий край, хранимый божеством,
чьё имя времена не подвергают тленью,
чья праведная сила – лишь с землёй родство.
«О сколотах песнь забытую…»
О сколотах песнь забытую
пел молодой гусляр.
«На землю, травой умытую
Богом был послан дар:
Плуг – земле утешение,
Чаша – её молоко,
Секира – чтобы в сражении
её защитить легко…
Народ в уплату за подать Божью
навеки смиренным стал…»
Гусляр допел и у подножия
землю поцеловал.
«Нахрапом в родные просторы…»
Нахрапом в родные просторы
стремился опальный казак.
Сердечному топоту вторил
в упряжке усталый рысак.
Тоска пограничной заставой
осталась давно позади.
Полей ненасытная страва
да саваном неба сатин.
Раздолье… Но конь спотыкался
всё чаще – и пена ртом.
Надсадно казак засмеялся,
в обрез заряжая патрон.
И жаворонок на выстрел
полётом отметил крест…
Упряжку настигнет быстро
теперь пограничный разъезд.
ДОРОЖНАЯ
Лихое перепутье
дорог-путей.
Хранимы Богом будьте
от всех чертей!
Хранимы верой станьте,
живучи – в рост!
Смотрители на станциях
лишь кривят рот.
У коренного силушка
огнём горит.
Седой ямщик исподтишка
глоточка три
хлебнёт из фляги – да в рукав.
Поёт, стервец!
Дорожка с песнею легка.
Когда ж конец?
По тракту вороны кружат.
Шальная даль.
Давно намаялась душа.
А всё ж не жаль…
Не жаль растерзанных годков
ради Христа.
Не жаль растерянный подков —
к версте верста.
«Кровь горделиво будоражит вены…»
Детство и юность – суета.
Экл., 11—10
Кровь горделиво будоражит вены…
Так
