style="font-size:15px;"> – Мы оба прошли через трудности. Что ж, мир бывает беспощадным местом.
Пэйджи до сих пор не мог поверить своему счастью – как это он, ничтожный подмастерье с пасеки, вдруг встретил кого-то, кто был с ним на одной стороне. Кто понимал его и шел тем же путем… Однако внезапно ему вспомнилось то, что заставляло серьезно нервничать:
– Подожди. Ты сказала, Травница писала твоей сестре?
– Да. А что в этом такого?
– У нас запрещено писать письма.
– Что за чушь? – не поверила Вита.
– Письма, телеграммы, печатная продукция – все под запретом.
– То есть вы можете ездить в города, но читать газеты из городов или переписываться с людьми отсюда вы не можете?
– Как-то так. Жрец считает, что слово написанное либо напечатанное обладает великой силой. А мистер Келли называет это… сейчас вспомню… пропагандой! «Пропаганда догматического единобожия и разбитых сердец».
– Почему же разбитых сердец?
– Потому что у нас запрещено оставаться наедине или часто встречаться с теми, с кем мы не помолвлены или не состоим в браке.
– Ну и дела… – замогильным тоном произнесла девушка.
Больше к теме взаимоотношений полов в деревне они не возвращались.
На ярмарке им все же удалось успеть сделать покупки до закрытия. Так, Вита купила себе яблочного уксуса, а Пэйджи непонятно зачем приобрел внушительный гербарий из сушеных роз.
По дороге на станцию он, пытаясь произвести впечатление, указал на уксус, гербарий и с умным видом заявил:
– Мы купили растения Венеры, не так ли? Между прочим, я знаю римский пантеон не хуже нашего! Яблоня принадлежит Венере, потому что ее плод – символ материнства и процветания. А роза означает женщину. Даму. Такую благородную и красивую, – на этих словах Пэйджи покраснел до ушей и отвернулся.
Вита подошла ближе и, вытянув руку, убрала с его лица прядь волос за пылающее ухо.
– Красивую, говоришь?
Он уставился на нее, пораженный интимностью жеста. Никогда и никто не касался его волос, не заботился о его привлекательности, не проявлял избыточной нежности. Лекки обеспечил ему кров и очаг. Травница, иногда их навещая, подрезала темные пряди Пэйджи, поддерживая его внешнюю пристойность. Хом изредка трепал его по макушке – жест дурашливости, жест игры. Но ни один человек на свете не осмеливался вот так взять и завернуть за ухо выбившиеся волосы.
Наконец Пэйджи смог выдохнуть:
– Надо ехать обратно.
Путь в деревню оказался долгим и по-зимнему холодным. Поезд почему-то остановился на Гнилом поле и не двигался больше часа. От нечего делать Пэйджи и Вита пили в вагоне-ресторане чай, остывший и несвежий. Купленный на ярмарке гербарий из роз рассыпался на мелкие засушенные кусочки и восстановлению не подлежал.
