ему, – пожелал епископ, – детей завести. Но Ева пока думает только о карьере, и сам Иосиф разъезжает по миру… – он утешал себя тем, что племянников осталось ждать недолго:
– Фрида через два года выйдет замуж за своего Эмиля, и папа повозится с внуками… – Шмуэль иногда думал, что может усыновить сироту:
– В Конго я был слишком молод, но сейчас мне тридцать следующим годом, – он распечатал письмо, – посмотрим, как пойдет дело в Парагвае… – она вложила в конверт яркий снимок. Вышитая индейская юбка билась вокруг стройных ног, ветер раздувал широкие рукава белой блузы. Океан блестел за ее спиной, Корсара фотограф поймал в прыжке:
– Это фотосессия для Harpers’ Bazaar, – написала кузина, – но фотограф щелкнул меня в перерыве… – темные волосы завивались над ее оттопыренными ушами, – кажется, это моя последняя съемка, теперь у меня не останется времени на такие занятия… – в сентябре доктор Горовиц летела в Бомбей:
– Официально у меня есть кабинет в Женеве, – девушка нарисовала веселую рожицу, – но, боюсь, в офисе будут только стирать пыль. В любом случае, ты покидаешь Рим, мы увидимся в Парагвае, куда я непременно загляну вместе с Корсаром… – размеренно забил монастырский колокол. Аккуратно свернув листы, положив снимок в конверт, отец Симон поднялся:
– Я храню все ее письма, – понял Шмуэль, – она пишет каждые два месяца… – с весточками от кузины лежали и ее фотографии:
– Мы скоро встретимся, – он понял, что улыбается, – если Ева обещала приехать, значит, она приедет… – быстро вымыв посуду, епископ пошел в монастырскую церковь на заутреню.
В темном притворе храма святого Станислава белела мраморная чаша для святой воды. Из-за церемонии церковь закрывали для прихожан в девять утра, но еще шла ранняя служба.
Данута в наряде послушницы стояла под фреской Тадеуша Кунце, где Иисус защищал грешницу:
– Если бы Иисус жил сейчас, – горько подумала девушка, – он бы меня простил. Я тоже грешница, блудница, но он бы не дал бросить в меня камень…
Данута ночевала в маленькой комнате приюта для польских паломников, где располагалась церковь. Ее компаньонка, монахиня, тоже полька, принявшая обеты тридцать лет назад, рано отправилась на покой:
– Молись святым Елизавете и Виллему Бельгийским, – наставительно сказала она Дануте за скромным ужином в приютской столовой, – в твоем возрасте… – женщина покачала сухим пальцем, – тебя могут обуревать греховные страсти. Храм оставят открытым, – добавила монахиня, – перед пострижением всегда молятся… – Данута не молилась.
Девушка бросила взгляд в освещенный тусклым золотом фресок зал:
– Я сидела и плакала… – храм был небольшим, в десять рядов скамеек вытертого дерева, – сестра Агата похвалила меня утром, сказала, что я очень набожна… – Данута иногда клала голову на скрещенные руки, пытаясь хоть немного поспать.
Она разглядела
