, может быть темно-синим. Спать в таком свете было невозможно и я стала внимательно смотреть в этот темно-синий переливающийся ночной заоконный свет. Внезапно в нем прорезалось белое пятно и скоро погасло, вероятно кого-то привезли по скорой. Чтобы занять свою синюю ночь я взяла блокнот и карандаш, мне захотелось нарисовать того, кому зажигали белое пятно. Я закрыла глаза, чтобы безболезненно перенестись туда и посмотреть кто он. В этом своем желании я оказалась далеко от палаты, темно-синее рассеялось и вокруг стало невероятно бело и холодно, на меня испуганно смотрело тонкое существо, потом повернулось и произнесло:
– Не надо меня рисовать, просто напишите. Вы ведь – не художник, зачем вам столько белого?
Я вскрикнула и проснулась. Вокруг было утро.
– Болит? – спросил мой врач.
– Нет, наверное. Не понимаю. Я карандаш уронила.
– Возьмите. Рисуете?
– Нет, я что-нибудь напишу, чтобы не скучать.
Ни одно объяснение не представлялось возможным. Целая вереница воспоминаний кружила голову. Откуда это взялось?
Пыльные стены палаты нависали, крутились и в без того больном сознании и невозможно было дать им какой-нибудь другой цвет. Не потому ли он оказался здесь, что потерял чувство цвета и тратил целые дни, чтобы восстановить тот привычный цветоносный мир вокруг себя. Все было тщетно. Сетчатка различала цвета, а сознание нет. В его сознании неповоротливый круг палитры замкнулся в один отвратительный серый цвет усеянный муравьями. Муравьи ползали повсюду. Шустрые, серые с мелкими крыльями. Хотя было давно известно, что муравьи вовсе и не серые – они черные, фиолетовые с разными зелеными оттенками и хитрецой в глазах.
Выскочив из подъезда, он надел солнечные очки и побежал было как обычно к остановке, чтобы не опаздывать, но отвратительная картина поразила и взбесила его. Создав круг, стая серых голубей со скорбным видом наблюдала, как ворона выгрызает куски из теплой шеи коричнево-белой голубки. Он не знал что делать. Потом схватил камень и стал бросать в эту отвратительную тварь, выкрикивая обрывки всех матерных слов, которые он смог вспомнить. Голуби разлетелись, остатки голубки валялись на куске асфальта, выделенного глупыми мышистыми старухами для прикорма голубей. Он заплакал, потому что не попал, он увидел тучу муравьев, которая отлетела от вороны и влетела к нему в уши. Он не пошёл на работу. Вечером жена вызвала доктора. Она позвонила их общему знакомому и тихо сказала:
– У Коли опять приступ, опять летучие муравьи.
Врач приехал быстренько. Он посмотрел на знакомого пациента и безнадежным голосом сказал:
– Завари-ка ему чаю, а я белье соберу.
Так он оказался в больнице. Утром приходила жена и внезапный белый просвет позволил им спрятаться в пустой палате и долго целоваться, смеясь в перерывах. Когда поцелуи закончились – вернулась серая туча. Жена убежала, вернулась с кем-то. Ему сделали «укольчик» и, он стал похож на грушу. Ему казалось, что его как-то так надули этим уколом, что он теперь раскачивается в своей кровати, подминая серое белье и пытаясь отбиться от муравьев. Они никуда не исчезли – просто ему теперь не было никакой возможности их убивать.
Вечером, когда грушевидное сознание собственного тела стало медленно оставлять, привезли соседа. Это был короткий, но большой мужик с волосатыми руками, ногами, животом, он провалился в соседнюю постель и стал курить.
В табачном дыму муравьи стали размножаться, волосатый мужик весело махал на них пальцем и смеялся.
Ночью куривший умер. Его вынесли санитары, а за ним улетела табачная стая муравьев. Стало легче и приятней.
Ему стало радостно, что противный размножатель летучих уродцев умер, и он громко на всю больницу запел.
Я постою рядом из-за невозможности написать, что с ним случилось дальше. Иногда я сама кажусь себе сумасшедшей как мой персонаж. Став на цыпочки я закрываю глаза правой рукой и на ней вижу большой черный шар со светящимися полосками, эти полоски скользят по моему сознанию и помогают левой руке подняться, чтобы стать невесомой, зацепится за воздух и прошептать непонятные слова, переселяющие меня в другой мир. Может быть, мой персонаж не такой уж и сумасшедший?
– Как вы думаете, доктор?
– У меня другая специальность. Много ходить нельзя, можете писать дальше, попробуем поставить диагноз позже.
Завтрак в больнице – самое грустное, что возможно в больничном дне вообще. Ты засыпаешь, представляя себя дома. Особенно удачно, когда кровать стоит как бы по-домашнему и ты оказываешься носом к стенке на нужном боку. Но утром все развеивается, отступившее сумасшествие возвращается противными стенами, стаканчиками с лекарством, рвотой и запахом готового завтрака. Он не мог есть, потому что два муравья, подрагивая крыльями, ползали по краю тарелки,
