обенно ценится. Недаром наделами, где можно ощутить дыхание великой реки, так опасно владеть.
Но заговори о речной свежести с кем из достопочтенных жителей Нойхофа, и речь никогда не пойдет об одной из множества ленивых проток. О той, что люди зажали между невысокими портовыми стенами и громадой Крабьего форта. Рыбаки, кожевенники, красильщики – кого там только нет. Эти гильдии особенно обильно пополняют казну правителя, но вот соседствовать с их мастерскими, коптильнями и складами, не хватит ну ни какого терпения. Вот уже более двухсот лет все они селятся только в этой части города. Это если, конечно, хотят жить и трудиться в безопасности внутренних укреплений.
Безопасности…
Да, места без страха за жизнь или достояние, немолодой десятник давно уже не видел. Ни у семейного очага в Верхнем городе, ни где-либо еще. Было чего опасаться даже здесь, в казарме, среди других хирдманов, все еще служащих клану Хундингов.
– Сожри тебя чесотка! – еле устоял на ногах пожилой воин.
Отвесив пинка меланхоличному крупному псу, о которого и запнулся снедаемый тяжелыми мыслями воин, сам он больше никак не отозвался о случившемся. Все что нужно сказала дюжина сопровождающих его дружинников, до смерти уставших от усиленных ночных патрулей. Сопровождаемый скорее удивленным, чем обиженным лаем, старый хирдман молча продолжил обход постов.
Случайно отхвативший барбос не привык к такой несправедливости, но уже через пару минут все же решил, что мнение свое высказал однозначно. Не став развивать скандал, он страстно и размашисто подрал правой задней шкуру где-то чуть выше правой же лопатки, и решил покинуть неожиданно ставший неуютным ночлег. Грузно свалившись с крыльца, все еще сонное животное лениво затрусило куда-то в сторону хозяйственного двора.
Эта непримечательная встреча не стала случайной.
О, нет! Конечно же, не было никакого заговора в попытке «сломать шею» именно сегодняшнему командиру стражи и чтобы непременно с помощью этого четвероногого здоровяка. Но то, что к полуночи господская псарня в Нойхофе по-прежнему открыта – все равно получилось не по воле слепого случая. Все произошло ровно по той же причине, по которой старый десятник и «растрачивал желчь».
Окружающие земли уже многие столетия не знали прочного мира. И пусть последний раз в этих краях армией злобных чужаков были сами же завоеватели-фризы, и с этой задачей уже два тысячелетия прекрасно справлялись они сами. Страх проснуться с перерезанным горлом сопровождал свободных бондов и вездесущих торговцев. Стоило кому-нибудь из твоего рода удачно сходить в поход с морскими ярлами, или даже просто хорошо расторговаться в урожайный год, так жди кого из менее расторопных в гости.
Правда, треверам было грех жаловаться.
Старый Хунд почти сто лет крепко держал здешние кланы. Все эти годы можно было не особенно опасаться налетчиков хотя бы от ближних соседей. Что говорить, даже племена с той стороны Рихаса дважды думали, прежде чем решиться сходить за серебром или девами на этот берег. Дошло до того, что местные кельты перестали даже поминать, что род хундингов вообще-то из германцев и в давние времена был им навязан. Казалось – живи и радуйся, но ненависть плохо ржавеет…
Стоило ярлу по весне ослабеть, да при том так, что даже божественная сила пирамиды почти перестала помогать, как от поселения к поселению зачастили небольшие группы парадно принаряженных старейшин. Треверские земли богаты. Как и везде в дельте на них собирают не меньше двух урожаев в год. Местные роды убрали и снова отсеялись, но малые посольства колесить по округе не прекратили.
Чем хуже шли вести о здоровье правителя, тем острее вожди и хевдинги понимали: тот, у кого в нужный час достанет союзников и друзей, с меньшими потерями переживет грядущую смуту. «Если боги, конечно, помогут пережить», – со страхом шептали про себя «иэрсте рей» – благородные, беспокойными ночами, но уповали не только на помощь непредсказуемых и своевольных небожителей-асов.
Стены родовых городков и крепостей спешно обновлялись и надстраивались, а накопленное за годы мира и не отданное на приваживание вольных бойцов и союзников серебро, щедро тратилось на оружие и броню. Мало кто сомневался в том, что все это очень скоро пригодится.
И уж точно будущие беды не были секретом для старого воина. Кому, как не доверенному десятнику родовой дружины знать: ярл смог дотянуть до конца лета лишь потому, что совсем перестал покидать храм. Увядающих красоток, чуть занедуживших богатеев и иных завсегдатаев его залов, какое-то время даже перестали пускать дальше порога. Сердце города, да и всего племени, билось лишь для одного человека. Однако и оно не было всемогущим.
Что ты ни делай, а даже сила, способная вернуть к жизни жестоко изрубленного бойца, вырастить потерянные глаз или руку, однажды даже она уступает старости. Ярл Хунд не дожил до осени. Многие успели родиться и умереть под его властью, а потому горожане, даже ненавидевшие его
