того, будто этих книг было мало, – что означало неразборчивое, то ли пение, то ли бормотание, которое часто доносилось из комнаты сэра Эмери посреди ночи? Впервые я услышал его на шестую проведенную в его доме ночь, когда меня вырвали из беспокойного сна отвратительные звуки языка, который, казалось, не могли воспроизвести человеческие голосовые связки. Однако мой дядя странным образом им владел, и я записал повторявшуюся последовательность звуков, попытавшись представить ее в виде слов. Слова эти – или звуки – выглядели так:
Се’хайе еп-нгх фл’хур Г’харне фхтагн,
Се’хайе фхтагн нгх Шудде-Мьелл.
Хай Г’харне орр’е фл’хур,
Шудде-Мьелл икан-и-каникас фл’хур орр’е Г’харне…
Хотя тогда эти слова казались мне непроизносимыми, я обнаружил, что с каждым днем мне странным образом все легче их выговаривать – словно по мере приближения некоего омерзительного кошмара я обретал способность выражаться его собственными понятиями. Возможно, я просто начал произносить эти слова во сне, а поскольку во сне все дается намного проще, способность эта сохранилась и наяву. Но это не объясняет сотрясений – тех самых необъяснимых сотрясений, что так пугали моего дядю. Являются ли толчки, вызывавшие постоянную дрожь пера сейсмографа, всего лишь следами некоего обширного подземного катаклизма на глубине в тысячу миль и на расстоянии в пять тысяч, или причина их в чем-то ином, столь чуждом и пугающем, что разум мой отказывается подчиняться, когда я пытаюсь детально разобраться в этой проблеме…
После того как я провел вместе с сэром Эмери несколько недель, наступил момент, когда стало ясно, что он быстро выздоравливает. Да, он до сих пор ходил сгорбившись, хотя, как мне казалось, уже не столь заметно, и его так называемые странности тоже никуда не делись, но в остальном он стал больше напоминать себя прежнего. Нервный тик на лице полностью исчез, щеки приобрели некоторый цвет. Я предполагал, что его выздоровление во многом связано с нескончаемым изучением данных сейсмографа – к тому времени я уже установил наличие однозначной связи между показаниями прибора и болезнью дяди. И, тем не менее, я не мог понять, каким образом внутренние движения Земли столь влияют на состояние его душевного здоровья. После того как я снова побывал в его комнате, чтобы взглянуть на прибор, он продолжил свой рассказ о мертвом городе Г’харн. Мне следовало бы отвлечь его от этой темы, но…
– В надписях на фрагментах, – сказал он, – содержались сведения о местоположении города, название которого, Г’харн, известно лишь в легендах и который в прошлом упоминался на равных с Атлантидой, Му и Р’льех. Миф, и ничего больше. Но если легенда оказывается связана с конкретным местом, значение ее усиливается. А если в этом месте обнаруживаются реликты прошлого, погибшей давным-давно цивилизации, то легенда становится историей. Ты бы удивился, узнав, сколь немалая часть мировой истории возникла именно таким
