не изобиловало, информация была скупа: Елену Смирнову-Поплавскую война застала в гостях у польской родни мужа, в городке Червены, что на юго-западе Украины. Эти области только в сороковом году отошли Советскому Союзу. Ранее они находились в составе Польши. Поплавская каким-то чудом успела эвакуироваться в самый последний момент, вместе с отступающими красноармейцами.
А вот о самом несчастном случае в документе ничего не упоминалось. В архиве лагеря должно было храниться бумаги об оперативном дознании – в связи с этим странным исчезновением. Таковые, однако, отсутствовали. Обращаться к начальнику лагеря за подробностями Андрею не слишком хотелось. Он хорошо помнил, как Бабр откровенно замял эту тему, уйдя от разговора о прежних жильцах дома.
Заместитель Сташевича, младший лейтенант Алексей Иванович Рогозин, на вопросы о произошедшем с Поплавскими тоже отвечать не рвался. Этот стареющий офицер производил впечатление туповатого, не слишком инициативного служаки, к тому же пьющего. Хотя дело, в какой-то мере, он всё же прояснил.
– Так это, – наморщил и без того мятую физиономию Рогозин. – Хозяин их забрал… Ну, Поплавскую с дочкой. В смысле, медведь их осенью в тайгу утащил. Лето плохое вышло, неурожайное – ни грибов тебе, ни ягод. А мишке чем-то жир добирать на зиму надо. Ну, он их и того… схарчил, видать! Говорили люди Поплавской этой: не суйся в тайгу в одиночку. Так нет, она сунулась, да ещё и с ребёнком. Видать, по ягоды пошла. Вот и сходила.
Нелогичность рассказа удивила. Андрей поднял взгляд на своего заместителя:
– Постойте. Какие, к чертям, грибы-ягоды, если лето неурожайное?
– А я почём знаю? Говорю же, незнайки городские! Чего с них взять? – пожал узкими плечами младший лейтенант.
Его потёртые погоны на засаленном, видавшем виды кителе встопорщились, встали домиком, словно крылья сердитого воробья.
– Дознание хоть провели? – не унимался Сташевич.
– Ну, провели. Как без этого, – вздохнул Рогозин.
– И где материалы? Папка с дознанием где? – капитан начал раздражаться на этого увальня.
– Так у начальника лагеря! У Ивана Петровича Бабра. Товарищ майор лично дознавался, у него и папка, – сорвался, перейдя на визг, младший лейтенант с лицом пьющего старика.
– Что с вами, Алексей Иванович? – истерику починенного следовало прекратить, и Сташевич это сделал ледяным, нарочито спокойным тоном. – Вы так странно реагируете, будто вину за собой чувствуете.
– Простите, товарищ капитан. Нервы, – буркнул Рогозин.
Пряча глаза, он трясущимися пальцами стал перекладывать на столе тонкие папки с личными делами военнопленных.
– Ага, нервы. Разумеется, – не без сочувствия к этому незадачливому пьянице вздохнул про себя Сташевич. От Рогозина с утра разило, как от винной бочки.
