а лица, в свою очередь, приобретали естественность, – то все это означало капель и весну. Минимум одежды и самого разнообразного цвета, на фоне беспечных и идиотически-радостных лиц, – свидетельствовал о наступившем лете, жаре и актуальности пива. Впрочем, тут я ошибаюсь, пиво всегда актуально, не только летом… Ну и, наконец, если преобладал цвет коричневый, со всеми своими оттенками, а одежда была такой длинной что полы ее нередко застревали при сходе с эскалатора, добавляя, в свою очередь, озабоченности на лицах, – то все это говорило о том, что опять подошла осень, и меланхолия завладевала мной…
Тогда тоже была пора “коричневой” осени; – обилие воды в желобах между рельсами, грязно-желтые листья, мокрые плащи, забрызганные обшлага брюк, зонты и прочие ее атрибуты… В тот вечер, – точнее, в ту ночь, – я как обычно сидел в своей будке и рассеянно созерцал уже ослабевавший людской поток, гонимый туда-сюда, естественными привязанностями: к дому, к жене, к детям, к работе. К ЖИЗНИ… Мерно гудели уборочные машины, увеличивались интервалы между поездами и электронное табло, перед въездом в тоннель, высвечивало начало первого. В такие минуты, вся Московская подземка концентрировалась на одном сплошном ожидании… Ожидании поезда, с которым некоторые припозднившиеся пассажиры смогут разъехаться по домам; к остывающим на плите котлетам, картофельному пюре, стакану холодного чая вприкуску и сонному ворчанию потревоженной жены… Не хочу показаться шовинистом, но, согласно моим наблюдениям, женщины старались не ездить в метро без сопровождения, в темное время суток. А посему, торопившиеся домой мужья были более чем узнаваемы на фоне всей остальной, преимущественно мелко-уголовной массы: бомжей, попрошаек, наркоманов, пьяниц и прочего сброда. Мужей, в частности, отличали широкие шаги, озабоченные лица, болтающаяся на одном плече и купленная где-нибудь на развале возле метро, сумка, а также частое, – чересчур частое, – поглядывание на часы. Глядя на эту озабоченность и излишнюю суету, я начинал думать что одиночество не такая плохая штука… Именно это отсутствие второй половинки с лихвой компенсировалось избытком времени, затраченного исключительно на самого себя и во имя себя! Впервые попавшись на этой мысли, я упрекнул себя в эгоизме, хотя нельзя сказать, что мысль эта не пришлась мне по вкусу… И дело тут было не в самом слове, не носящем, кстати, ни позитивных, ни негативных оттенков, а в том, что впервые в жизни я попробовал упрекнуть себя в чем-то, делая, одновременно, себе комплимент. Да, я эгоист, но мне нравилось, – вот именно, нравилось, – быть им и, не таясь признавать это.
Но, закончим это лирическое отступление, друзья мои; пока я делился своими наблюдениями относительно припозднившихся мужей, их полусонных половин, размышлял об одиночестве и эгоизме, – столичная подземка начала отходить ко сну. Останавливались эскалаторы, контролеры пропускных пунктов поторапливали малочисленных полуночных граждан, чтобы поскорее закрыть за ними двери, которые днем эти граждане так лихо передавали друг другу по
