что Август одет в шорты. Но шуткой это было только на половину – большинство прохожих не знали о римской юбке. Анекдот облетел город в течение часа после торжественного открытия памятника, его повторяли, сопровождая шлепками по спине, на «элегантном вечере» в кинотеатре «Одеон», который проходил в тот же день. Буржуазия Сан-Паулу (организовывавшая эти еженедельные кинематографические сеансы за высокую цену, которая исключала возможность присутствия простонародья) мстила этими насмешками за то, что конституция позволила сформироваться аристократии итальянских эмигрантов, прибывших полвека назад, чтобы торговать на улице галстуками, а сегодня владеющих самыми эффектными резиденциями авениды и подаривших городу скандальную бронзовую статую.
Наши студенты были любознательны; но в какой бы то ни было области заслуживающими внимания им казались только самые свежие теории. Пресыщенные интеллектуальным пиршеством прошлого, с которым они, впрочем, были знакомы только понаслышке, поскольку не читали подлинников, они приберегали свои восторги для новых блюд. В данном случае речь идет скорее о моде, чем о кухне: идеи и теории не представляли для них подлинного интереса, они были для них не более чем орудиями доказательства престижной новизны. Разделить известную теорию с другими было равносильно тому, чтобы носить уже однажды показанное платье; рискуешь потерять престиж. И без того ожесточенная конкурентная война еще более раздувалась пошлой пропагандой обозрений, периодических изданий, публикующих сенсационные сведения и труды, которые силились доказать исключительность самого свежего образца в области идей. Я и мои коллеги, взращенные в строгости селекции академических конюшен, часто попадали в затруднительное положение: приученные уважать только зрелые идеи, мы подвергались нападкам студентов, находящихся порой в полном неведении по отношению к прошлому, но чья осведомленность в новых веяниях всегда опережала нашу на несколько месяцев. Тем не менее эрудиция, к которой у них не было ни склонности, ни методики, казалась им обязательной; какой бы темы они ни касались в своих сочинениях, непременно обращались к общей истории человечества начиная с человекообразных обезьян, чтобы закончить, через несколько цитат из Платона, Аристотеля и Конта, перефразировкой приторного автора, чей труд имел для них тем большую ценность, чем невнятнее был, в расчете на то, что никто другой не сообразит позаимствовать оттуда рассуждения.
Университет казался им соблазнительным, но отравленным плодом. К этим молодым людям, которые не видели мира и чье часто очень скромное состояние лишало их надежды когда-нибудь ближе узнать Европу, мы были приведены, как экзотические маги, сынами богатых родителей, вдвойне ненавистными: в первую очередь потому, что они представляли господствующий класс, а также по причине их космополитического существования, которое давало им превосходство над всеми остальными, оставшимися в деревне, но которое их отрезало
