ложись, тем более, что не одни в комнате. Кроме меня и Мити Москвина, «на хлебах» у Анны Гавриловны жили еще весовщик железнодорожной станции, беженец из Западного края, поляк Липский и машинист Калиновский со своим приятелем – конторщиком из депо. Платили мы все по-разному, по возрасту и по возможностям: я – 12 рублей в месяц, Митя – 10 рублей, Липский – 17, а Калиновский с другом – больше 40.
Вечером в комнате разговаривали на разные темы. Спорили о книгах, вспоминали, как было дома. Калиновский часто жаловался: ему за тридцать, а нет ни семьи, ни кола, ни двора. Мается в «нахлебниках». Липскому тоже несладко. Особенно потому, что поляк. Иные насмехаются, дразнят.
Митя Москвин из вотяков, сын волостного писаря. О своих земляках такое рассказывает, что порой даже слушать страшно. Наши русские крестьяне живут в темноте и нужде, а вотяки и того хуже. Да еще измываются над ними, унижают.
До Анны Гавриловны я был «на хлебах» в таком же маленьком домишке на окраине у вдовы железнодорожного машиниста Власовой. Она со своей большой семьей жила бедно, с трудом сводила концы с концами. Выручала корова, но и та попала под поезд.
Когда мы у Анны Гавриловны рассуждали вечерами, какую жизнь надо установить, то всегда сходились на одном: справедливую. Чтобы рабочий человек жил по-человечески и никто не мог бы обидеть его.
Я тогда, конечно, был еще политически неразвитым. Не знал о большевиках, о их программе. А теперь твердо, на всю жизнь верю: большевики принесут справедливость, не допустят, чтобы богатые измывались над бедными. Самый правильный лозунг: «Кто не работает, тот не ест».
На этом заканчиваю свою первую запись в дневнике. Скоро час, надо ложиться спать.
Когда вчера лег спать, долго не мог уснуть. В голове разные мысли. Не успокоюсь до тех пор, пока не запишу их в свою тетрадку. Тетрадка у меня толстая, в клеенчатом переплете. Если писать аккуратно и не вырывать страницы, на год, а может и больше, хватит.
Я правильно написал вчера про влияние отца. Он даже в письмах с фронта умел намекнуть насчет того, кто на войне наживается, а кто за эту наживу жизнью платит. Конечно, я не полностью понимал такие намеки, но чувствовал: одно нам о войне твердят в гимназии, а другое пишут из армии отец и его брат, дядя Сережа.
Когда отец сам приехал на побывку и стал объяснять, я его лучше понял. К этому времени мне многое уже открылось. Особенно хорошо нас, гимназистов, учили уму-разуму раненые из городского госпиталя.
Помню, еще в первый год войны отправились мы, гимназисты младших классов, в госпиталь с подарками. А там лежал с перебитой рукой Николай Иванович Хаземов, из нашего волостного села Зырянского. Мы подошли к дяде Николаю и говорим, как нас научили:
– Защитнику веры, царя и отечества – подарок.
Дядя Коля посмотрел на нас и ничего не сказал. Мы его взгляд не поняли и начали приставать с вопросами: сколько он немчуры убил, какой подвиг совершил, каким
