тайной, с первобытным страхом, который городским, сегодняшним страхам не чета, который громаден, как громадно все первобытное, который смертельно опасен. Чего ждать, кого можно встретить, кто может быть, наблюдает за ним сейчас, сию минуту?..
Николай огляделся, прислушался. Он помнил слова старика о том, что бояться надо человека, он не доверял старику, он помнил убитых, обезглавленных людей в узком, зеленом овраге, он понимал, что шансов выжить у него, городского, брошенного своим проводником, так же мало, как у перепуганного трехлетнего ребенка, выбежавшего на дорогу в час пик. И все же шансы есть. Их немного, но они есть.
– Есть, – повторил он чуть слышно, – есть.
Лес все не кончался, Николай все шел и шел – час, другой, третий – лес стоял стеной во всякую сторону, куда не взгляни, словно он шел вместе с ним, переступая своими бесчисленными ногами. Николаю хотелось кричать, кричать во весь голос, не считаясь ни с чем, не думая об опасности, о том, кто может услышать его. Но он молчал. Он сопротивлялся – страх отступал, страх бежал рядом, заглядывая ему в лицо, выбирая момент, собираясь наброситься, чтобы остановить, погубить.
Победить.
Нет.
Он шел, не разбирая дороги, ловко уворачиваясь от веток, прибавляя шагу, он входил во вкус, он не боялся.
– Ничего, ничего, – цедил он сквозь зубы, – ничего, выйду, выйду! – сжав кулаки, Николай поминутно взмахивал ими, сбивая с деревьев сухую слоистую кору, – выйду назло!..
В эту минуту он ненавидел старика, как ненавидел тогда, в своем детстве, побежденного Женьку.
Да.
Ненавидел.
Он ненавидел Женьку, как только мог ненавидеть – это он понял сейчас. Вот почему он ударил его с такой силой, ударил в лицо, ударил впервые в жизни, хоть прежде не мог себе этого даже представить. Он не смел думать о том, чтобы ударить человека, даже самого плохого, самого гадкого, какого угодно, не смел, и смеясь над собой, и заставляя себя подумать, прилагая усилия, притягивая слабыми руками чугунный факт принадлежности к миру мужчин, все же не смел, даже когда бывал бит и унижен, и только ненависть, вдруг окрылив, лишила его постыдной робости.
«Старый черт, – думал он, – старый черррт!!! – как когда-то, не желая, не смея думать, думал о том, что он сейчас мог бы сделать с семидесятилетним стариком, прогоняя от себя неотвязные мысли, путаясь в них, не в силах совладать, натыкаясь снова и снова, – старый, старый черт, будь ты проклят!..»
Страх смерти равнодушно взглянул на него откуда-то сверху.
«Убил бы, убил бы, проклятого! – он с силой пнул первый попавшийся ствол, – подохнуть тут, подохнуть только потому, что старик испугался, запутался, заплутал, подохнуть в цвете лет, без всякой видимой причины, просто заблудившись в лесу… Как глупо, как страшно, как просто».
Слишком просто.
«Старая сука, – он взвыл, стиснув зубы, – старая, безмозглая сука!!! – как ты мог, как, как?!!!»
Внезапно он вспомнил,
