ты живешь? – спросила Женщина-Цунами низким, хорошо поставленным голосом. Такие голоса заставляют мужчин съеживаться до размеров сперматозоида.
Но на Карлушу это правило не распространялось. Он никуда не делся, он продолжал сидеть, травмируя взоры окружающих своей старческой, подернутой тленом немощью. Впервые в жизни Елизавете стало стыдно за отца.
– Хорошо. Я живу хорошо. Просто превосходно.
– Я вижу. Да. Ты так и не уехал в свою Германию?
– Почему же, – промямлил Карлуша, и Елизавете и вовсе свело скулы от стыда. – У нас большая квартира в моем обожаемом Кельне… На Транкгассе… Совсем неподалеку от отеля «Эксельсиор»…
– Того самого, где любил останавливаться актер Питер Устинов?
– Да-да… Того самого.
– А окна квартиры, надо полагать, выходят на Собор?
– Часть… Часть окон.
– Значит, «Эксельсиор»… Я не совсем уверена, что Устинов останавливался в «Эксельсиоре»… Быть может, это был «Хилтон»? Или «Дом-отель», а?
– Это все же «Эксельсиор»… – Голова Карлуши мелко затряслась. – Я знаю точно.
– Бог с ними… И с Устиновым, и с «Эксельсиором»… Мы ведь встретились не для того, чтобы выяснить, кто где останавливался… Хотя я лично предпочитаю кельнский «Хилтон»… Почему ты не взял с собой девочку? Ты ведь обещал мне…
– Не взял? – от неожиданности Карлуша, и без того говоривший несвойственным ему фальцетом, пустил петуха. – Как же не взял… Я взял.
– И где же она?
Какую еще девочку имеет в виду Женщина-Цунами? Елизавета уже года два как перекочевала в разряд молодых девушек. А совсем недавно (и это позорная, раздражающая желудок и слизистые тайна) ее назвали… ее назвали…
– Вот! – выброшенная вперед рука Карлуши указала на дочь.
Все последующие дни, месяцы и годы Елизавета думала о том, что произошло бы, если в тот вечер на ее месте оказалась грациозная Пирог. Или пожирательница сердец Шалимар. Или сама она предстала бы перед Женщиной-Цунами в более выгодном свете. В более удачном ракурсе, в дорогой косметике, в приличных тряпках. В ореоле чемпионства по фигурному катанию. В позе бхайджангасана, популярной среди индийских йогов. Тогда рука Карлуши легко трансформировалась бы в перст счастливо изменившейся судьбы. Но… судьба потому и зовется судьбой, что перекроить ее кавалерийским наскоком не в силах никто. Все повороты оговорены заранее. Все маршруты сверены, все пиктограммы (вплоть до пиктограммы биотуалета) нанесены на карту. Все предрешено.
– Это она?
На долю секунды лицо Женщины-Цунами приобрело вид брошенной в стирку простыни: та же бесформенность, те же мятые складки. Но не успела Елизавета подивиться столь неожиданным и неоправданным переменам, как к женщине снова вернулась ее журнальная красота. Лишь уголки губ продолжали оставаться опущенными. И глаза… В глазах явственно читались обида и жестокое разочарование.
