он начал разглядывать потолок, чтобы хоть чем-то отвлечь себя от боли. Потолок был самый обычный, бревенчатый, местами с паутиной, посередине висела лампочка. Собравшись с силами, Ручкин открыл правый глаз. Это движение уже было не настолько болезненно. Полежав для верности ещё минут десять, он начал оглядываться. Лежал он на кровати, в одежде и обуви, накрытый одеялом. Очень хотелось пить. Язык, казалось, присох к нёбу. В голову Петра Алексеевича пришла мысль, но пришла она не просто так, а с болью. Мысль была проста – где бы найти воды. Пить хотелось безумно, и с каждой секундой всё больше и больше. Эта мысль заняла всю голову, усилив боль. Пытку прервал или усилил, тут как посмотреть, раздавшийся за окном звук сирены. Ручкин тихо вскрикнул от боли и накрыл голову подушкой.
– Угадай кто? – раздался жизнерадостный голос Семенова. – Проснулись? А я вам водички принёс, холодной, колодезной.
Первая мысль журналиста была проста – убить! Убить этого кричащего жизнерадостного человека, но при виде протянутой бутылки в его руке вернулась прежняя мысль – пить. Он резво протянул руку, выхватил бутылку и начал поглощать жидкость, фыркая и обливаясь.
– Спасибо, Захар Аркадьевич, – произнёс журналист, опустошив бутылку. Самочувствие его стало заметно лучше, но голова по-прежнему болела, и мысли его были не ясны. – А что это меня вчера так вырубило?
– Так самогон-то у нас крепкий, его наш учитель гонит, Самуил Степанович, да и к тому же аномалия скорее всего подействовала.
– О каких аномалиях вы всё время говорите, Захар Аркадьевич?
– О, да у нас их много, всех и не перечислишь, а вот вид у вас, Пётр Алексеевич, неважный, как бы вы ненароком не крякнули. А я, между прочим, за вас в ответе. Давайте в поликлинику сходим, я вас нашему доктору покажу, Ивану Филипповичу. Он специалист у нас знатный, его даже в Москву звали работать, но не пустили. Нас вообще никого отсюда не выпускают.
– А пойдёмте, – сказал Ручкин, которого, кажется, опять накрывало. – Только давайте пешком, а то я сейчас в таком состоянии поездку на вашем лимузине не переживу.
– Как скажете, Пётр Алексеевич, тем более что тут и идти недалеко, минут десять.
– А что же вы тогда все время на транспорте разъезжаете?
– Мне пешком много ходить нельзя, я же глава, мне по статусу не положено. А то люди посмотрят, что я пешком хожу, и уважать перестанут. Большому кораблю – большое плавание.
Ручкин медленно встал с кровати, накинул пальто, и они вместе с мэром не спеша вышли на улицу. Погода стояла прекрасная, ненавязчиво светило солнышко. Температура для прогулок была комфортная, тёплая поздняя осень радовала глаз. Единственное, что входило в диссонанс с текущим пейзажем, – земля, кругом красная земля.
– Захар Аркадьевич, может, расскажете про красную землю, так сказать, из первых уст? А то в новостях про это известно мало, вот и хотелось бы услышать от вас, от очевидца событий.
– Ну а почему бы и нет, – улыбнулся Захаров. – Дело было как раз пять лет назад. Просыпаюсь как-то поутру, гляжу в окно, а земля красная. Ну, решил, всё, отравил меня Самуил Степанович своими экспериментальными
