твоего, государя Романа Мстиславовича: разве был кто в целом свете храбрее его? – а и тот говаривал, сам я из его уст слышал: «Иного врага клещити, а иного и улещити!»
Князь решительно пресек дальнейший спор о его отъезде в Орду.
– Вот что, бояре, – непреклонно проговорил он, – довольно про то!.. Но знаю сам: чем-либо поклониться придется – в Татары без подарка не ездят! Но хотел бы я не простой какой-либо дар Батыю измыслить, но такой, чтобы – первое – не принизить достоинство и честь Земли Русской, а и чтобы не было акы дань. Второе – чтобы угоден был тот подарок хану. Третье – чтобы стал подобен тот дар коню данайскому, а вернее молвить – яблоку Париса… Об этом и спрошу вас…
И думали в ту ночь многое. И многое предлагалось. И все отвергнуто было князем.
– Подумайте, бояре, об этом еще. И ты, владыко! И ты, Васильке! – сказал князь, отпуская совет, и в последнее еще раз просил и владыку, и брата, и бояр своих попещися усердно – и о державе, и о семействе его, буде не возвратится.
– Андрей Иваныч! – сказал он дворскому. – А тебе не отлагая снаряжать людей, и поезд, и весь дорожный запас. Ты со мною поедешь.
Лицо дворского озарилось радостью.
Было уже за полночь, когда Даниил прошел на половину княгини, но Анна еще не ложилась. Девушка была отпущена. Княгиня сидела одна перед настольным зеркалом, в пунцовом, рытого бархата халатике, с кистями, протканными золотой нитью, и расчесывала волосы белым, с длинною рукоятью гребнем.
Время от времени, будто утомясь, Анна откладывала гребень на подзеркальник, руки ее вяло опускались, она вздыхала тяжело и, наклонив голову на плечо, долго и неподвижно смотрела на свое отражение в зеркале.
Но едва легкий шорох дверной завесы, тронутой Даниилом, коснулся ее слуха, она с такой стремительностью вскочила и обернулась к нему, что сронила с ноги ночной, шитый бисером, босовичок на красном каблуке, и тогда, не думая, сбросила другой и в одних шелковых, тугих, персикового цвета чулках перебежала комнату по мягкому, пышному ковру – и кинулась, приникла, и слезы крупные закапали из очей.
Он склонился над нею, взял обе руки ее в свою, приподнял ей лицо.
– Половчанка моя!.. Что с тобой? – спросил он, увидав ее слезы.
– Ничего, Даниль! – отвечала она, покачнув головою и поспешно осушая слезы, боясь, что он уйдет. – Я ждала тебя… хотела, чтобы ты пришел… и стала молиться, чтобы ты пришел.
Даниил рассмеялся.
– Ну вот видишь! – сказал он.
– И я знала, что ты придешь!
– От кого?
– У меня два раза упал гребень!
– Да-а… – сдерживая улыбку, проговорил он. – А он больше ничего не сказал тебе – гребень твой?
– Нет, – отвечала она, и беспокойство овладело ею.
Князь отошел к столу, за которым обычно занималась княгиня, и, стоя к столу спиною, слегка опираясь о него концами пальцев, сказал ей, как нечто решенное уже и простое:
– Еду к Батыю.
