анку, с прицепчиком; второй, в девяносто первом, – хранение и употребление. А по основной специальности его подловить кишка тонка у мусорков.
Но поменялось все. Раньше пощипать любого лоха – и сотка, а то и две, как здрасьте! Времена те прошли. Государство своим работягам деньги вовсе платить перестало, так и ворам не жизнь. Думать головой надо, если она голова, а не футбольный мяч.
Жаль, не вышел Коля ни ростом, ни сложением, про таких говорят: шибзик. А он шибзик и был. И даже если по фирме прикинуться – все одно не проканает. Среди богатых таким не потусуешься. Нет, кое-что на жизнь он добирал, на всяких выставках-продажах, где публика слоняется, разинув хлебальники… На булку с маслом добыть вполне можно.
Коля и добывал. Аккуратно платил долю в общак, прижился у одинокой бабенки в Вишневом – до Княжинска рукой подать, ездил каждый день, как на работу; был он тих, по-своему трудолюбив, и бабенка, Оксана, была им очень даже довольна: пил в самую меру, на приносимые деньги дом расстраивался постепенно. Все как у людей, Вообще-то щипачи работали бригадами, так сподручнее и риску меньше: передал «взятку» пареньку на подхвате – и уже нет статьи, и не докажешь! Но Воронин любил работать сам, один. Интереснее ему так было, что ли? Он бы и объяснить не смог.
Правда, порой тоска брала. Не чтобы с чего-то особого, а так, по жизни; ударялся Ворон по кабакам, просаживал денег немерено, пил, кутевал с прошмандовками…
Это был у него вроде как отпуск. А потом опять к той же размеренной и неторопливой жизни. Да и чего еще надо человеку? Иметь на хлеб с маслом, теплую да незлобивую бабу под боком да несильно борзеть, чтобы опять небо в клеточку не высветилось да баланда в алюминиевой миске перед рожей не замаячила. Нет, жизнью своей Коля Воронин был доволен. Почти.
А «почти» заключалось вот в чем. Была у него мечта. Верил Коля в свой воровской фарт, искренне верил, по-серьезному, как игрок. И тихо порой шептал что-то, как молился на везенье, и ждал то особое ощущение, когда знаешь – сейчас, сейчас попрет карта, и готов был все и вся запродать за такой вот момент и забывал, на том он свете или на этом… И вообще, работа у него была такая, что… Нет, кто не испытывал, никогда не поймет! Когда возвращался домой, да взбирался на бабу, да та стонала под ним как заведенная… Как оглядывала потом Оксана его хлипкую «хвактуру» да говаривала: «И откуда что берется? Доходяга доходягой, а жрешь за троих и „паришь“ за семерых». Он отвечал просто: «Маленькая блоха больнее кусается», а сам-то знал: после пережитого волнения, азарта, когда вот, могли за руку схватить, и вообще… После этого разрядка нужна. И он ее имел.
Но мечта есть мечта. Это почти святое. Ворону хотелось фарта, настоящего фарта, чтобы уши торчком. И еще – хотелось славы. Нет, он не завидовал ни этим качалам, «мясу», торпедам, живущим так удало и так недолго, ни авторитетам крутым из воров – сам понимал, до таких верхов и тронов у него и характеру маловато, и умишко не сфурычит. Сейчас такая крутизна пошла, что умища иметь нужно пуд. Это тебе не царем или там президентом, тут если где прокололся, косяк запорол, так и налетел на пулю. Да и много всего нужно, чтобы сошлось так вот по судьбе, у него не сложилось и уже не сложится. Но…
Ему хотелось сорвать Куш. С большой буквы. И пусть после выплат в общак, после кутежа останется чуть-чуть, зато пойдет о нем. Вороне, слава: фартовый! А ежели куш будет велик круто, братва и через пять лет, и через двадцать, и через сто о нем попомнит: дескать, был такой Ворон, фартовый вор, и жил по понятиям.
Нет, никакого преступления века вроде ограбления банка, музея или там выставки исторических драгоценностей он не замысливал, но в фарт верил: должно же и ему когда-то повезти. В какой-то книжке он читал про одного вора: жил себе тихо, еще в советское время, держал ребят на «железке» близ ювелирной скупки, и один из тех его парнишечек сторговал у старушенции брошь за четыреста рублей тогдашними деньгами, считай, как за одну оправу рыжую; ни старушонка цены не знала, ни этот лох-мальчонка, а в броши той каменюка был, алмаз с голубиное яйцо в цену немереную! Дальше писатель уже наврал: пошел, дескать, тот вор, сдал эту реликвию историческую то ли в музей, то ли еще в какую контору, да еще и срок за нее потянул – решил честным стать и на свободу после отсидки с чистой совестью выйти! Тьфу! Чем такое вкручивать, лучше бы в альфонсы тот писака подался, бабам арапа заправлять: бабы, они любят, когда врут складно да красиво!
Так и жил Коля Воронин да ждал: должна ведь удача ему хоть раз так-то, по-крупному улыбнуться, а?! А уж он тогда эту синюю птичку за хвост и в клетку – не упустит!
Осень приносила оживление в его профессиональную жизнь. Начинали работать театры и выставки, показы и презентации… И хотя люди в карманах не носили пачки баксов или бриллиантовые колье, на жизнь нащипать можно было с верхушечкой, с пенками.
Фестиваль «Альта-мода» обещал быть урожайным. Четыре бригады воров готовились к событию. Тут было что пощипать. «Новые» с супругами, подругами и чадами… Да ладно супруги, сами фазаны были птичками жирными: «котлы» по десять штук «зелени», заколки
