но я с ним справлюсь, – Канторка взяла Лизу за руку и обворожительно улыбнулась.
– Да ведь это неловко, особенно если хозяин дома против, – нерешительно запротестовала фон Мореншильд. Протестовать ей совсем не хотелось. При мысли об ещё одной ночи в пустом и тёмном доме становилось страшно. Если бы не остатки гордости, она уже на коленях умоляла бы княжну пустить её к себе пожить, хотя бы месяц.
– Ничего неловкого, мы не в Дрездене и не в Будишине, у нас всё по-простому. Скажите, вы умеете играть в римские кости? До ужина ещё почти час, я вас научу, это очень интересно.
Идея проверить фон Мореншильд на цыганскую магию, связанную, как ей было известно от Батори, с удачей (и неудачей), осенила Канторку только что. Больно уж часто поэтесса попадала в странные ситуации. Впрочем, княжна, она же верховная жрица Ужовника, всё равно не верила, что видит перед собой другую жрицу.
В кости Лиза играла неловко, впрочем, нельзя было сказать, что ей везло или не везло. Скорее, она с большим трудом соображала, какую комбинацию ей отметить как самую выгодную сейчас.
– Впервые в жизни играю в азартную игру, – призналась фон Мореншильд. – У меня была очень спокойная студенческая жизнь. Я на четвёртом курсе замуж вышла, и мой муж таких развлечений не понимал…
– А до четвёртого?
– Ой, до четвёртого я у тёти жила. Очень набожная была женщина. Я знаю наизусть множество псалмов. Но стать звездой какой-нибудь вечеринки мне это пока не помогало.
Ужин с князем выглядел семейнее некуда, за довольно уютным круглым столом: Канторка оказалась по правую руку от Танаса, Лиза – по левую. Напротив отца сидел, конечно, Иоганн. Молитвы перед тем, как взять в руки приборы, никто не прочёл. Перед молодыми людьми поставили жареную рыбу с жареной же картошкой, соусом и помидорами. Князь ел какой-то непонятный суп, впрочем, на застывающую кровь ничуть не похожий. Лиза попыталась заглянуть ему в рот, но мешали усы и общая аккуратность князя. Заметив взгляд гостьи, господин Крабат поинтересовался:
– Как ваша работа? Слышал, что пишете вы теперь не только днями, но и ночами.
Фон Мореншильд не смутилась:
– Ночь – лучшее время для рассказов. Располагает к искренности.
Только излишней искренности мне тут не хватало, подумал князь, вспомнив, что где-то в полиции Рабенмюле работает старый и очень много всего знающий жрец Наданя, Аденауэр.
– Приятно, когда человек любит поработать, – сдержанно сказал он вслух.
– А если не любит, отец делает ему неприятно, – усмехнулась Канторка. – Вы не представляете, как он взял в оборот вампиров!
– О моей работе – не за столом.
Дочь поняла намёк и сменила тему.
– Так что насчёт стихов, наши горы вас не вдохновили?
– Я редко пишу пейзажи. Почему-то только городские получаются, – охотно поддержала уход от разговора о ночной работе над книгой Лиза. – Я больше люблю
