объяснил смуглый кирюха-патриций.
– Чего это? У них своя работа, у нас своя.
Вихрастый скосил оба глаза на кончик носа и попытался подцепить ногтем прилипшую к губе скорлупку.
– Ежли это у них работа. Нашли время, война, они каких-то давешних похитителей ищут. Там в горах дикие эти упустят своё дитё в речку и бегут с криком, дискать, кондор уволок заместо ягнёнка. Их бы к нам…
Он пощелкал включателем лампы.
Патриций явно решил завершить разговор.
– И ты веришь, небось? – Продолжал вихрастый, нечаянно включив лампу, когда напарник повернулся к нему. – Ох, извини, брат.
Заслонившись от выжигающего глаза света, патриций отозвался с неприятной сдержанностью:
– Товарищи работают без нареканий. Дети это будущее, сказал цезарь.
Вихрастый долго молчал. Патриций добавил:
– Я не верю в Баалзеба. Я верю в цезаря.
Вихрастый выкрикнул:
– Слава цезарю!
Патриций поднялся с места, прикладывая руку к смоляному черепу. Протянул руку и выключил лампу.
Семья Аксаковских на вечеринке
К вечеру собрались все. Пришёл Илья Аксаковский, костлявый и смуглый, неся перед собою широкую добродушную ухмылку и профиль, как у какого-нибудь шевалье в знаменитой книжке. Фигурой из готического романа возникла в дверях тоненькая в чёрном платье, в белом клобуке сестры милосердия, Поля. Фигура эта немедленно удалилась в спальню с глаз долой, как воспитанное привидение. Сняв форму, натянула одно из приданых платьев Калерии, сразу превратившись в домашний свежий цветок. Анастасия, младшая сестра, сменившая свою фамилию на мужнину, очень известную, и овдовевшая в первый месяц войны, пришла тоже. Оля задерживалась, но когда явится, своим присутствием не испортит эту теплицу с превосходными экземплярами утончённых сортов, распустившимися супротив логики ледяной весной.
Накрывали на застеклённой терраске, выходившей окнами во внутренний двор. Под высокими окнами с наичистейшим стеклом, отмытым до того, будто и не было его вовсе, тянулись так называемые аксаковские сундуки: обитые дерматином скамейки с откидным верхом. Чего там только не прятали!
Во-первых, там хранилось всё, что осталось от родительской библиотеки. Это было немного. Дюжина романов на разных языках и страшенной толщины, три книги об архитектуре, причём, автор одной из них сам Илюшка. Ещё имелась папка с рисунками. Так, пустяки – очень недурные изображения всяких бедных копчёных рыб на сколотых тарелках, кособокие, но необычайно убедительные картофелины, и, конечно, виноград… это называется натюрморт, господа. Между этими рисуночками мёртвых вещей – совершенно живая Калерия на костюмированном балу «Молодёжь города против суеверий». Костюм не слишком обильный, под марлёвкой видны ноги без отвратительных грубых чулок. За плечами накрахмаленные крылья, маска, похожая на этот же атрибут сестры милосердия. Общее впечатление – сильное, хотя и не вполне ясно, причём тут суеверия. Это всё. Очень разумный выбор… Ежли кто поинтересуется, и не стыдно
