слагаемые её прелести – холодный ум,
неподражаемый здравый смысл и это тело – не могут помирить с ней многих и многих. Возможно, именно намёк на энтропию добавляет ей злого очарования.
Он чуть устало проговорил, отчего голос его сделался немного нуден:
– Скажи сама.
– Охотно.
Она снова откинулась на скалу, подтянув колено, и он отвёл глаза – до чего плохо иногда быть поклонником гармонии, когда стремление лицезреть красоту в любом её проявлении затмевает естественную нравственную брезгливость – ежли правда, что о ней говорят… иногда…
– Ты должен заставить человека, избранного тобой, пресмыкаться пред тобой раньше, нежели человек, избранный мною, начнёт пресмыкаться передо мной.
Он выгнул губы, кивнул.
– То есть, если девушка влюбится в меня, окаянного, на пару дней раньше, чем мужчина влюбится в тебя, я выиграл.
Ирония её ничуточки не задела. Возможно, он не сумел вложить в свои уста яд в необходимой доле.
– Можно и так сказать. – Равнодушно молвила она.
Он склонил к плечу голову, так что светлая прядь длинных густых волос закрыла ему глаза. Бражник снова возник в розовом и жёлтом свете: тот час осени, когда мир подобен нутру виноградной раковины.
– А как мы определим, что она… он… влюбились?
– Так же, – последовал ответ, – как это определяют люди, когда смотрят на своих кошек из окна мартовским утром.
– Ты хоть понимаешь, что это значит?
Она хихикнула.
Он решил выразиться понятнее:
– Что нам за это будет, если там, – он сделал жест, – узнают?
– Как там могут узнать? Если только, – прикрыв глаза жёсткими золотистыми ресницами, заметила она, – никто не донесёт. А в городе нет никого… из твоих, и моих.
Он подумал, что это так, наверное. Отчётливо подумал.
– Да? И хватит повторять одно и то же.
Он промолчал.
– Э, погоди-ка, – заторопилась она. – Ты, что же, и, правда, так боишься за меня? Ты всё время об этом думаешь?
Он небрежно бросил:
– Будет обидно смотреть, как тебя погрузят в кипящую смолу, только и всего. Ты ведь такая хорошенькая.
– Смола?
– Ну, это символ. Представь самое обидное для себя. Скажем, увидеть, как кто-то очень жалкий тебя не боится.
– М-м?
– Или, что ты спасла человеческую жизнь.
– Ага?
Она, похоже, успокоилась.
– Да нет, ничего. В смысле, ты мне тоже приятен.
Она зевнула.
– Да не случится ничего.
Она махнула вверх, где серым полукругом в блёклом голубом небе уже повисла прирастающая Луна.
– Им, поверь, и дела нету… все эти правила…
И последовал
