и направлять. Закономерно поэтому, что произведения русских поэтов первой трети XIX в. уже не занимали центрального места в журнальной полемике рубежа XIX–XX вв. Однако на более глубоком уровне интерес к «классике», и в особенности к личностям классиков, был в это время огромным, причем к усвоению опыта русских предшественников новая поэзия добавила программный интерес к западноевропейской литературе. М.Л. Гаспаров отметил, что временнáя дистанция между зарубежными культурными ориентирами и их русскими реципиентами к этому времени сократилась до одного-двух десятилетий. Русская эстетика и литературная практика, пишет далее исследователь, открыто ориентировались на «достижения двух эпох ведущей поэзии XIX в., французской – “Парнаса” и символизма»209, которые и по своему месту в хронологии европейского литературного процесса, и по творческим принципам были различны. Поэтому присущая России сжатость культурных эпох в условиях наверстывающего типа развития привела к тому, что на рубеже XIX–XX вв. непосредственными предшественниками модернистов оказывались и синхронно воспринимающиеся школы французской поэзии, и «старая» отечественная классика, требовавшая одновременно как усвоения в качестве универсального истока национальной литературной культуры, так и переосмысления ввиду ее неполного совпадения с приоритетами нового искусства. Притяжение и отталкивание становились противоречивыми, но и продуктивными модусами рецептивной работы.
Так, в манифестах первых русских модернистов утверждение завершенности старой литературной эпохи парадоксально сочеталось со стремлением включить в ряды «предсимволистов» даже тех писателей, которые имели литературную репутацию типичных реалистов, например И.А. Гончарова и И.С. Тургенева. Другой формой «антиномичности» русской культуры этой эпохи стало соединение левой идеологии, народнических настроений с новым «идеализмом», символистской поэтикой и эстетикой. Подобные «наслоения» привели к появлению нового типа художника, отличавшегося от образцового западноевропейского «декадента». Одним из ярких представителей такого синтеза нескольких разнонаправленных традиций был Д.С. Мережковский, который одновременно являлся теоретиком элитарной эстетики и активным практиком «хождений в народ»210.
Истоки русского модернизма со временем были осмыслены как участниками самого литературного направления, так и исследователями их творчества. Свое законное место в ряду предшественников серебряного века занял и В.А. Жуковский. Например, на генетические связи русского символизма с русским романтизмом и поэзией Жуковского указал А. Блок в своей рецензии на книгу А.Н. Веселовского «Поэзия чувства и “сердечного воображения”» (1904): «Жуковский подарил нас мечтой, действительно прошедшей “сквозь страду жизни”. Оттого он наш – родной, близкий. “Резвая радость” вместе с “лебединым пращуром” задумалась об Ewige Weiblichkeit (Вечной Женственности. – Е.А.)»211. Вяч. Иванов в книге «Заветы символизма» (1910) начал
О динамике народнических увлечений Мережковского см.:
