необходимо помнить о том, что «образ амодален в том смысле, что он по способу своего происхождения адекватен не стимулу, а действиям субъекта в предметном мире… Разумеется, положение об амодальности образа не исключает наличия в нём на определённых этапах его формирования или актуализации вполне модальных, в том числе иконических (картинных) свойств…» [Зинченко 2011: 351].
«Образ мира, создаваемый человеком, не только полнее, шире, глубже, чем требуется для сиюминутных жизненных задач. Он принципиально иной, чем отражённый в нём мир. <…> …Образ мира избыточен в том смысле, что содержит в себе то, чего в мире нет, ещё не случилось, содержит даже то, чего не может быть никогда. Образ мира имеет в своём составе не только прошлое (часто ложно истолкованное), а хорошо или плохо предвидимое будущее» [Зинченко 1998: 52].
А.Н. Леонтьев особо оговаривает, что, несмотря на то, что образ не есть картинка, на которой изображён внешний мир, между миром и образом мира нет непроходимой границы. «В образе мира сохраняется устойчивость, объективность существования мира, и мы не помещаем наш образ в мир, не строим мир по подобию наших ощущений, а, наоборот, сближаем наши ощущения с тем миром, не перед которым мы просто стоим, а в котором мы рождаемся, развиваемся, действуем, находимся» [Леонтьев А.Н. 2001: 149].
Выводы
Деятельностная парадигма позволяет встроить переводоведение в систему как лингвистики (через психолингвистику), так и психологии, на прочном философском и методологическом основании. Такая ориентация сразу на несколько направлений позволяет иметь дело с внутренне сложными объектами и исключает изучение их внутреннего строения путём непосредственного и простого переноса методов анализа и понятий без их переосмысления. Это также позволяет исследователю (и в большой мере заставляет его) избегать одношаговых решений и искать сущность деятельности и явлений, кристаллизованных в превращённых формах и продуктах деятельности.
Деятельностный подход весьма эффективен при изучении языковых / речевых явлений, так как даёт возможность рассматривать их в системе и общественных, и психических явлений. «Концептуальные представления и принципы анализа теории деятельности позволяют сформулировать единый аналитический понятийный аппарат для исследования не только речи как деятельности (или, точнее, как действия, не имеющего собственного мотива), но и, что гораздо важнее, для речевого общения и для предметной деятельности, обслуживаемой этим общением… Нет необходимости изолировать речь от неречевого контекста даже в анализе, так как этот контекст описывается в тех же понятиях, и речь описывается частью системы, охватывающей и речь, и общение, и деятельность. Теория деятельности придаёт этим явлениям единую – деятельностную – законосообразность» [Тарасов 1987: 112–113]. Не менее эффективным такой подход может оказаться при исследовании перевода, являющегося одним из явлений языка и речи и занимающим определённую «нишу» в многообразии общественных взаимодействий
