От ужасти я ещё пуще припустилась. Не помню, как и до дороги добралась. Борька-от, спасибо, на машине ехал, – можа, и спугнул болотняка…
Не стал Мираш дожидаться, что там ещё Лека наплетёт, сунулся в окно – и был таков. Во весь дух домой на болото припустился.
* * *
Странно Мирашу показалось, что Лека Шилка на человеческую жизнь прельстилась. Загадка тут, верно, какая есть, – решил он ну и задумался крепко. Да и то сказать, и вершам, и лесовинам строго настрого наказывают, чтобы в человеческие тела на крайний случай оборачивались. А чтобы человечью жизнь проживать, об этом и речи нет. Ну а если кто узнает друг о дружке такой проступок, надобно тотчас же в верховья докладывать. Известно, закон такой.
Думал, думал Мираш, а что делать, так и не решил. Вот ведь закавыка. Покроешь, и сам под расплатицу попадёшь. Да ещё в своих владениях не доглядел.
Однако Лека на утро сама заявилась. Будто бы по делу, а сама вся такая потерянная: лицо мучное – бледное-бледное, вся скукожинная, и с опаской в глаза заглядывает, словно вызнать чего пытается.
Сдаля начала выведывать: чем, дескать, занимается, захаживал ли в деревню…
А Мираш скрытничать не стал, всё как есть рассказал.
Понурилась Лека ещё лише и тут же разрыдалась. Потянула к верше руки и молить стала.
– Не губи, – всхлипывая, запричитала она, – сам знаешь, какая наша жизнь невесёлая. Одно и то же… Я же не виновата, что во мне любви столько!.. Сама-то я в этот лес не просилась, силком заставили. Что ж мне теперь, всюю жисть маяться?!
Мираш запохаживал взад-вперёд, на Леку и не глядит, будто о своём задумался.
– Думаешь, я одна такая? Сам-то, небось, про службу и не вспомнил, сразу к людям пошёл… А хочешь, я тебе тайну открою?
Ну и открылась Мирашу, без утайки про свою прошлую жизнь поведала. Тайна у Леки и впрямь мудреная… однако о ней после расскажу, в своё время.
Разжалобила, одним словом. Да ещё слово клятвенное с Мираша взяла, чтобы в верховья не докладывал.
– А я, – говорит, – во всём тебе подсоблять буду. Обо всём расскажу.
После этого разговора Лека, само собой, свою оплошку исправила.
На одной из посиделок опять сказывать стала, что с ней на болоте приключилось. Только теперь с её слов выходило, что тогда несколько болотняков было…
– С разных сторон подступались, – рассказывала она. – Напредки старуха надвигалась. Уж такая страшенная яга, такая карга! Ведьма, точно. Нос ниже подбородка свисается. Древняя-предревняя старушенция… а глаза девьи. Так и буравят тебя, так и буравят…
Баба Аля опять промеж соседок оказалась, ну и не преминула подначить шальную девку:
– Ты же тогда про старика сказывала. Помер, что ли?
– Я?! Про старика?! – Лена, точно ничего не понимая, округлила глаза.
– Ну, паралитийный ишо, – подмигнула старушка соседкам.
– Сама ты паралитийная,
