>Соотечественникам
Наши мертвые нас не оставят в беде
Наши павшие как часовые…
1941
Над нашим небом вновь нависли
Гарь и копоть.
Напротив враг – и руки у него
В крови по локоть.
В окопе двое нас с тобой-
Иван с Ильясом
Страну закрыли от врага
Солдатским мясом.
Вновь движется на нас с тобой
Железа груда. Не спрятаться нам, не уйти
С тобой отсюда.
Ах, что же будет, мне скажи,
Отныне с нами?
Нельзя отсюда нам с тобой —
Москва за нами.
Сквозь грохот что – то ты кричишь —
Мне непонятно.
Нельзя нам время повернуть
С тобой обратно.
На свете мало так с тобою
Мы пожили
Недострадали мы с тобой,
Недолюбили.
Пускай от взрыва у врага
Заклинит башню.
Поверь, за правду умирать
Совсем не страшно.
Какие быть у нас с тобой
Могли бы дети… Отныне вместе нам с тобой
Шагать в бессмертье.
Обидно рано умирать,
Скажи мне честно?
Настанет время – и о нас
Напишут песни.
Последний взгляд перед броском —
К небесной сини.
Ну все. Пора идти на смерть.
Прости, Россия.
Пусть немецкий пулемёт
Сердце в клочья разорвёт
Будет безутешно мать
Вести от сыночка ждать
Разве можно рассказать,
То, как ждёт сыночка мать?
4.05. – 6.05.2010
Мы все выросли на фильмах о войне. Смотря эти фильмы, каждый из нас, наверное, задавался вопросом: а ведь страшно, наверное… Особенно когда в лицо тебе хлещет, как принято говорить, «свинцовый дождь», но здесь именно это ставшее таким привычным расхожее выражение является очень точным. Наверное безумно страшно – поднять, швырнуть себя в атаку, броситься навстречу смерти… что там еще – какие бы слова ты не подбирал – они не будут слишком сильными, поскольку все равно не передадут, пожалуй, того накала, того чувства, которое испытывал, наверное, каждый из нас – далеко уже послевоенных пацанов – детей детей войны, задумывавшихся о той, Великой битве… и только главная мысль, пожалуй, была одна: а я – смог бы?
Поэтому я был так потрясен, когда в ответ на мой наивный вопрос мой хороший знакомый (не рискну сказать – друг,
поскольку все-таки я всегда прекрасно понимал разницу между нами), задумавшись, твердо ответил: «Нет. Ты знаешь – за правду – не страшно». Он даже не сделал никаких оговорок – «пожалуй», «наверное». Нет – и все, и это, как и пауза перед ответом, подчеркивали категоричность, я бы даже сказал – безапелляционность его слов.
Я слишком хорошо знал этого человека, чтобы сомневаться в его искренности. Звали его Федор (он просил, чтобы к нему обращались именно так – по имени), и прихожане храмов Всех Святых, в Земле Российской просиявших, Казанской и ряда других должны хорошо его помнить. Колоритный такой дедок – невысокого роста, худенький, постоянно ходил в расшитой петухами косоворотке, брюках, которые заправлял в юфтевые солдатские сапоги и подпоясывался пояском, на котором была вышита Иисусова молитва – «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Такого на всю жизнь запомнишь и встретишь – ни с кем не спутаешь.
Молитву на поясе, по моему, он вышил сам, поскольку был на все руки мастер. В этом я смог убедиться на собственном опыте. Когда у матери сломалась швейная машинка, доставшаяся ей в наследство от одной прихожанки Казанского храма – музейного работника, перешившего на этой машинке, пожалуй, большую часть экспозиции, Федор в воскресенье после службы пришел к нам ее делать. Сам я, как законченный гуманитарий, на такой подвиг в принципе не способен, поэтому ограничился тем, что подавал Федору инструменты.
Вы ходите в церковь? Знаете, как чувствует себя прихожанин после воскресной службы? Молиться на самом деле очень тяжело – если только, конечно, не просто важно прийти в церковь, воткнуть свечку и гордо уйти с чувством собственного достоинства и осознания выполненного долга.
Тяжело полтора часа стоять на литургии, внимательно вслушиваясь в слова молитвы. А кроме этого и свои проблемы тоже есть, и о них тоже надо не забыть Богу сказать. Потому что часто, выходя из храма, ловишь себя на мысли, что о самом главном, пожалуй, как раз попросить
