заразившись солнцем и любовью,
открывали удивленья свет,
краскою расцвечены ладони.
Дети внепланет-материков,
вне особняков,
снобизма сплавов,
открывали душ заветный том —
дети перестроечной державы.
Разносило ветром кто-куда,
под Христовы страждущих хоругви,
в белопенных Евиных садах
не делили пополам заслуги.
Кто в Медузы, кто в планктон попал;
разделяло на квадраты, на значки,
тоном, доставая из заначки,
порции терпения души.
Умирая от завистников тоски,
сорвав с полки старые заветы,
разбросав на линию огня, новой жизни
жадные приметы…
И светило солнце, жарив сказ,
покрывало цветом кож пространство,
что ветшало или новым, становясь,
смешивая миксы – антураж планеты.
Дрожь на дрожь, не в такт,
вбивая новые константы,
символы энергий на воде,
на крестах, распятых всех пророков,
даже головами вниз – в неглиже…
Аббатиссы становились в стан,
разбросав, под звук анданте,
липкое драже, маняще Данте,
забывая принципы в себе.
Уносило вдаль, идею замоля,
закрывали лица до глазницы, а оттуда,
жаром опаля, черные, сверкая,
мчались кобылицы.
Франкфурт/Штайнбах, Германия
Натали Биссо
Ты теперь парижанка…
Ну, что за печали душой овладели?
Ты молод и свеж, и тот бес не в ребро.
Когда под шарманку романсы нам пели,
Слова вились золотом и серебром.
Не хватит вина заглушить страсть напитком,
Оставьте попытку упрёка в словах,
Пусть кажутся вам эти лозунги пыткой,
Вы пьёте вино на родных берегах.
Роман с продолжением длится уж вечно…
Полковник! В какой вы попали капкан?
Ах, время! Оно… Оно так быстротечно,
В нём стрелки на судьбах танцуют канкан.
Мангейм, Германия
Светлана Леонтьева
«Девы, девы, когда-то вы расшивали льны…»
Девы, девы, когда-то вы расшивали льны!
Ткали тонкую пряжу, где нить золотая, овечья!
А нынче, нынче, что вы нацелуете для страны?
Что вы натанцуете в клубе, да на поперечине?
На шубу из норки, куницы, лисы и шиншилл?
На эти меха серебристые, тонкие, шкуры медвежьи?
Что мальчик воскликнет вослед, он ещё не решил.
Он глупый. Он маленький. Он безнадёжно безгрешен.
Он ангела кормит конфетой, испачкал лицо.
Его поцелую. Сгребу я в охапку!
О, люди!
Стирается грань между истиной и пошлецом.
А, впрочем, кто судьи?
Кто камень возьмёт? Кто топор? А кто злое словцо?
Потеряно время Софокла, Гомера, Шекспира!
Читают Донцову.
И каждый ловец из ловцов
кому жемчугов. Кому просто в хрущёвке квартира!
Кому просто выжить. От пенсии лишь шелуха,
скорлупка да крохи, да злое шипенье эфира.
Кому натанцовывать в клубе на тачку, меха
лоснящимся, потным, развратным, пузатым от жира
властителям мира сего!
А глазёнки зверят
оленя и котика, что лишь вчера народился,
их пуговки-очи, они с того света глядят,
они не дослушали сказку про гуся и Нильса!
Налейте мне кофе вон в том придорожном кафе!
Там тени девиц длинноногих, как пеплы витают!
Повесьте на дыме! На войнах! На лживой графе!
Казните на плахе! Я больше не буду святая.
Мой стих народится, как двойня, крича и вопя,
Стив Джобсонов в мире, тиранов и шизофрении!
…Но что же он скажет тот мальчик небесный, дитя,
когда подрастёт, про лихие года, костяные?
Что нам
