восточный факультет, как его звали, я забыла, у меня в тетради записаны только инициалы: «В.А.Ш.»; разговаривая о нем, мы с Липой называли его «курточкой». Впоследствии он нашел общих знакомых, которые познакомили его с Липиными родителями, и он стал бывать у них. Он был симпатичный, скромный человек, родных у него не было. Это был глубоко одинокий человек, искренно привязавшийся к Липе. Она его жалела, но была к нему равнодушна. Он носил на мизинце золотой перстень китайской работы. Когда вскоре по окончании Университета он уехал из Петербурга, он подарил этот перстень Липе на память.
Фото 36. Ученицы гимназии с учителями перед выпуском. 1908 г.
Наконец все экзамены закончены. Последний экзамен пришелся на субботу. Вечером у нас собрались гости: пришли Мария Маркеловна, А. И. Погоржельская, Елизавета Евграфовна, ученики отца. Мать сидела на своем месте во главе стола около окон, я сидела на противоположном конце; во время ужина пришла Липа и сказала мне, что только что закончился педсовет и распределили медали. Золотые медали получили: Гуммель, Додонова, Коновалова, Леви, Фаворская, Шевырева, Шлезингер и Щукарева. Серебрянные: Грот, Ленц и Старынкевич. Не садясь за стол, Липа все это мне рассказала, все стали меня поздравлять (фото 36).
1.6. «По Волге, матушке-реке…». Завершение учебы в гимназии И снова Мария Маркеловна. По тропам Швейцарских Альп. Смерть матери
Матери очень хотелось доставить мне удовольствие, отцу хотелось показать мне Павлово и самому побывать там и посмотреть имение, которое Андрей Евграфович купил на противоположном берегу Оки. Здоровье матери было не хуже обычного, таким образом, препятствий к нашей поездке не было, и вопрос был решен положительно. Мне сшили новое платье, купили для дороги несессер, складное зеркало, дорожную сумку с ремнями через плечо и шелковый шарф – завязывать волосы на пароходе, чтобы они не трепались от ветра. Отец купил себе две летних цветных рубашки с белыми отложными крахмальными воротничками и цветные пестрые галстуки к ним, взял билеты до Рыбинска и купил на дорогу белорыбицы, я ее раньше никогда не ела, она оказалась такой вкусной и нежной, что таяла не только во рту, но и на пергаментной бумаге, в которой была завернута. С матерью мы простились очень нежно, обещали часто писать друг другу. Ни та, ни другая мы не плакали, у матери только выкатились две слезинки, когда она смотрела из окна на наш отъезд. Нас провожало много народа: Федор Васильевич, Мария Маркеловна, Мария Павловна, А. И. Погоржельская, Николай Николаевич, Ж. И. Иоцич. Многие потом приходили навещать мать и рассказывали подробно о нашем отъезде. Мария Маркеловна нашла, что я была очень серьезная на вокзале, и отец старался меня рассмешить; и она, и А. И. Погоржельская нашли, что отец был очень нарядный, даже элегантный. Когда к ней пришел Федор Васильевич, мать спросила его, нашел ли он отца нарядным, на что он ответил, что не заметил этого, так как смотрел все на Таню: «17 лет – красивый возраст, как хотите!
