и суете. Трудно фиксировать события в определенной системности, когда их ход выбивается из рамок спокойного осмысления. Университет, поиски квартиры, знакомство с преподавателями и городом полностью заполнили мое время. В этом городе я остро ощутил запах старины. Думаю, что не только будущее, но и прошедшее содержит в себе неизведанные пласты таинственности. Порой бывает так, что происшедшее оказывается намного красочней и богаче любой выдумки. Здесь каждое дерево, каждая доска забора, резные украшения на ставнях свидетельствовали о великих событиях и драматических сценах прошлого, глазницы окон хранили память о минувшем.
Я бродил по тихим и неприметным улочкам города, пытаясь среди естественных декораций воссоздать картины, канувшие в Лету. Порой мне чудилось, что я вижу тени тех легендарных героев, джентльменов удачи, той вольницы, которая наводняла город и влекла из всех уголков России сильных духом, отправляющихся на поиски счастья в неведомые края. Мое воображение целиком уносило меня в эту эпоху, разрушая границы временно-пространственных измерений, и я ощущал запах той атмосферы, погружаясь в поток пережитых фантазий, открывая образы, возникающие из глубин времени.
Из мира грез и фантазий к реальности меня возвращали только занятия в университете.
Когда я переступил порог аудитории и увидел десятки пар глаз, устремленных на меня, я смутился. Мне всегда было приятно находиться в кругу молодежи. Юные глаза, проникающие в душу, не только радовали меня, но и вызывали чувство причастности к людям, которым предстоит переустроить весь мир, обновить его и сделать лучше и красивее.
С ними я дышал свободнее и казался сам себе моложе и добрее. Я как бы вспоминал свои студенческие годы и несбывшиеся надежды, свою повышенную восприимчивость и жадность, с которой я впитывал в себя все, что попадало в поле моего зрения.
Мне нравилось общение со студентами, но мой скверный характер всегда ставил мне подножку. Я не мог полностью разрушить встающий между нами барьер из-за своего сознания, что я – преподаватель, а они – студенты. Поэтому отношения у меня с ними всегда получались сухими и официальными.
К тому же в некоторых своих высказываниях я допускал резкость и все, что думал, то и говорил. Так было не всегда. Когда-то я думал одно, а говорил другое. Эта линейная прямота в моем характере появилась совсем недавно, когда меня озарило Великое Сомнение. Именно тогда я сделался неуживчивым, потерял всякую гибкость в общении, стал нелюдимым. Меня раздражала в людях манера говорить одно, а думать и поступать по-другому. Когда-то я уживался с этим, находясь в согласии и мире со всеми, но как только я восстал, все ополчились на меня. Я никогда не раздражался, а говорил лишь то, что думал, но это раздражало других. Тогда я научился смягчать свои слова иронией, но это привело к тому, что меня стали ненавидеть и бояться. В молодежи я видел ту отправную точку, с которой нужно было начинать ломку порочно сложившейся структуры нашего морального состояния.
Но
