грудь.
– Но почему? – спросил я.
– Я не могу, – ответила она.
– Почему? – настаивал я.
– Между нами может быть дружба, но я не хочу с тобой как с мужчиной.
Но я подумал: «Поздно, девочка, ты у меня в доме, и я сделаю все возможное, чтобы ты стала моей».
Я повалил ее на ковер, но она сопротивлялась из последних сил.
– Прошу, не надо, я не могу сегодня.
И тут меня словно осенило. Какой я идиот! Я выпустил ее из своих объятий и ударил себя по голове.
– Болван, извини меня, я совсем забыл, что у тебя месячные.
У меня вырвалась эта фраза совсем непроизвольно. Она вскочила на ноги, поправила платье и с испугом и удивлением посмотрела на меня.
– Что ты сказал?
«Дурак! Кретин недоразвитый, – ругал я себя в душе, – высыпаться нужно перед такими свиданиями». Ее большие глаза смотрели на меня так же странно, как она это всегда делала, когда начинала подозревать меня в чем-то.
– Извини, я сказал что-то не то, – смущенно пробормотал я.
– Но у меня нет месячных, – решительно заявила она. Ее глаза продолжали смотреть на меня так удивленно и испуганно. По ее виду чувствовалось, что она только что испытала глубокое потрясение. Я представил, как в ее голове сейчас клубится целый рой мыслей и подозрений. Черт меня дернул за язык ляпнуть ей такую неосторожность. Вот, что значит, потерять бдительность.
– И все же, почему вы такое сказали? – настаивала она.
Я в отчаянии схватился за голову.
– Извини меня, сказал, не подумав, просто случайно у меня вырвалась эта фраза.
– Но вы произнесли слова: «Я совсем забыл, что..», значит, вы что-то знали или кто-то вам сказал?
– Никто мне ничего не говорил, и ничего я не знал, – прокричал я, стараясь показать, что начинаю сердиться.
Она как-то вся собралась в комочек, замкнулась в себе, села на краешек кресла и о чем-то сосредоточенно думала.
Я налил себе полный бокал вина и залпом выпил. Ее бокал оставался почти нетронутым. Вероятно, в эту минуту я был очень возбужден. Я ходил по комнате взад-вперед и говорил, говорил, говорил. Я говорил о том, что все в этом мире глупо, что глупее нашего общества не придумаешь, что вся эта война, затеянная двумя самодурами, в которую втянуто столько хороших людей, не что иное, как верх кретинизма. Я говорил ей о том, что в этой безумной системе утеряны все ценности простых человеческих отношений, попрано достоинство каждого человека, что все наши отношения неестественны. Чем дольше я говорил, тем больше на меня находило вдохновение. Я сам удивлялся своему красноречию. Я говорил о брате, который ошибается, защищая этого мужлана с мозгами носорога, о их глупости скрывать от всех несчастный свиток, из-за которого разгорелся весь этот сыр-бор. О том, что на месте брата я бы просто этот свиток уничтожил, не только потому, что он является яблоком раздора, а из-за
