ющих лестницу стен, но без света и с этого ракурса трудно понять, что она синего цвета. Мы покрасили ее летом, найдя в гараже полупустую банку с краской оттенка «Бурное море».
– Неоднозначный цвет для неоднозначной двери, – пошутил Калеб.
Однако цвет, как оказалось, больше смахивал на джинсу. Мазнув в первый раз кисточкой по двери, Калеб отступил, поморщился и вытер ладонью лоб.
– И чувства этот цвет вызывает тоже неоднозначные.
Над его левым глазом остался синеватый след.
– А мне он нравится, – сказала я.
У самой двери я почти слышу запах свежей краски и ощущаю летний ветерок, доносящийся из распахнутого окна. Мы покрасили всю дверь целиком, и порой при открытии она все еще липнет к косяку. Словно краску на нее нанесли чересчур толстым слоем.
На дверной ручке виднеется пятнышко краски. Провожу большим пальцем по его неровному краю. Почему я раньше его не замечала? Делаю глубокий вдох, пытаясь вспомнить, как выглядит комната за дверью, и внутренне подготовиться к тому, что увижу.
Четыре стены, стенной шкаф. Скошенный потолок, на плоском участке которого висит вентилятор – дребезжащая на высокой скорости штуковина. Встроенные в боковые стены полки. Слева – раздвижная дверь шкафа. На дальней стене единственное окно. Постель застелена зеленым пледом. Справа от меня письменный стол. На нем монитор компьютера, под ним – системный блок. Стены серые, а ковер… коричневый. Наверное. Его цвет колеблется и меняется в моей памяти.
Это просто комната. Такая же, как любая другая. Четыре стены, потолок, вентилятор. Я твержу себе это, прежде чем ступить внутрь. Слова тихо шелестят в голове, пока я стою на верхней ступени, положив ладонь на дверную ручку. Мгновение мне чудится, будто по ту сторону двери раздаются его шаги. Но я знаю, что это невозможно. Воображение рисует нас сидящими на полу друг против друга. Наши ноги переплетены. Он наклоняется ближе. С улыбкой.
Ковер бежевый, вспоминаю я. Когда я толкну дверь, она откроется со скрипом. И в зависимости от времени года внутри будет теплее или холоднее, чем в остальной части дома. Эти детали прочно засели в памяти. Но от этого мне не легче.
Утро субботы
Меня попросила это сделать его мама. Сказала, что подобное не должно ложиться на материнские плечи. По мне, так подобное не должно ложиться и на плечи бывшей подружки, но его мама вытащила козырь, который мне не побить.
– В этой комнате везде ты, Джесса, – объяснила она, имея в виду фотографии.
Ими завешана вся покатая часть серых стен. И на всех снимках либо я обнимаю Калеба за шею, либо он обнимает меня сзади за плечи. Мне невыносимо видеть эти фотографии, но его мама права: я тут везде. Знает ли она о том, что мы расстались? Рассказал ли ей об этом Калеб? Догадалась ли она сама? Судя по выражению лица, с которым она сейчас снизу наблюдает за мной, нерешительно замершей у двери в мансарду, и тону, каким она попросила меня собрать вещи сына, скорее всего, знает.
Мне зябко здесь, наверху. Но в веющем из-за двери холоде нет ничего сверхъестественного. В комнате, бывшей когда-то чердаком, плохая теплоизоляция. Сквозь щели в оконной раме тепло уходит наружу, а внутрь просачивается ноябрьский воздух.
Одежда Калеба так и лежит на полу, брошенная им в тот дождливый день в середине сентября. Постель не заправлена. Монитор компьютера выключен, и с темного экрана на меня смотрит мое собственное искаженное отражение. Стол завален старыми тетрадями с домашней работой и корешками от билетов. И это лишь их малая часть, остальные в шкафу. Калеб бы тоже не хотел, чтобы его вещи собирала мама. В кровати, между матрасом и пружинной сеткой, лежит кое-что, припрятанное от ее глаз. Сердце сжимается, но, ощущая на себе взгляд матери Калеба, я все-таки вхожу в комнату.
Я не знаю, с чего начать. Не знаю, как начать. Если бы Калеб был здесь, он бы сказал: «Просто начни». Ненавижу это. То, как он все отметал, сосредотачиваясь на чем-то одном – на конкретном деле, проблеме или минуте.
Просто забудь…
Просто оставь…
Просто скажи…
Просто подними его валяющуюся у кровати футболку – ту самую, которая была на нем, когда ты в последний раз касалась его.
Просто начни.
Цепочка со стрекозой
Футболка все еще пахнет им. Его мылом. Одеколоном, аромат которого выдавал его, когда он подходил ко мне сзади. Он не успевал обнять меня за талию и коснуться губами щеки, как я уже расплывалась в улыбке. Я не подношу футболку к лицу. Не смею прижать к себе. Я бросаю ее в угол – она будет первой среди кучи других.
Видишь, Калеб? Я начинаю. Я начала.
Под футболкой лежат джинсы. С протертыми коленями и слегка потрепанными краями
