вместо того, чтобы воспользоваться преимуществами сей победы и закрепить успех, победитель был взят в плен Дианой, обвинившей его в том, что он совсем ее забыл, и дабы смягчить ее гнев, он устроил графине парад захваченных у врага знамен. И Гиш простила его.
Коренастый, могучий, с густой шевелюрой, не подвластной времени, с кривым носом и сверкающим взором, окладистой бородой, не скрывавшей все же его живого лица, с звучным голосом и хитроватой усмешкой, он не мог не нравиться. А ведь он еще и король, и полководец. Так что он был прощен. Хотя и безо всякой вины. Потом были и вины, но и прощения, а потом прощения перестало хватать… Прекрасная Диана отошла в сторону, уступив место Габриеле д’Эстре, сначала маркизе де Монко, затем герцогине де Бофор, одной из тех немногих, кого Генрих по-настоящему любил и на которой он даже хотел жениться, устав от своих мелких побед и громких скандалов Маргариты. Да и возраст начинал брать свое.
Генрих познакомился с Габриелью д’Эстре, будущей герцогиней, в самый разгар гражданской войны – при осаде Парижа. В разговоре с герцогом Бельгардом он начал восхвалять достоинства и прелести своей любовницы Марии де Бовильер, говоря, что он предпочитает ее всем женщинам. На что герцог, задетый за живое, горячо возразил:
– Вы бы переменили свои мысли, если бы увидели девицу д’Эстре!
После чего подробно начал расписывать ее достоинства и совершенства. Генриху было не много надо, и он скоро пожелал познакомиться со столь неотразимой красавицей. Герцог прикусил язык, поняв, что теряет любовницу, но было уже поздно. Впервые он увидел ее на балу и тут же был сражен. Уступив его пылу, новая пассия Генриха поначалу приводила его в отчаяние своей холодностью, но как впоследствии выяснил осчастливленный любовник, это было лишь милое кокетство, предназначенное для его большего еще воспламенения и выработке в нем постоянства по отношению к столь прелестному объекту. Холодность эта частично объяснялась и тем, что она все еще не могла расстаться с Бельгардом. И продолжала его принимать в свободное от Генриха время. Как-то раз он почти застал любовников, но д’Эстре успела спрятать герцога в маленькой комнате, и пока Генрих пытался ногами выломать ведущую в нее дверь, Бельгард удачно спрыгнул с приличной высоты и тихо ускользнул. Мадемуазель, увидев, что теперь ей сложно что-либо инкриминировать, перешла в атаку:
– Я довольно вижу, – со слезами в голосе, срываясь на трагический шепот, начала она свою обличительную речь, – что вы и со мной так же хотите обходиться, как с другими, которых вы любили прежде. Ваш непостоянный нрав всегда ищет какой-нибудь причины прервать знакомство со мной… Признаюсь, что чрезмерная горячность меня к вам заставила меня забыть и должность, и честь мою. Но вы, однако же, платите мне за это непостоянством и подозрением, к которому я даже мыслью не подавала вам никогда причины.
Генрих был покорен, он чувствовал себя мерзавцем, ибо только подобный тип может подозревать
