в собачнике? Почему пьет, как извозчик?
– Шо ты хочешь, девочка, – хохотнул монстр: – Это тебе не история болезни. Мы не анализируем причины, не ставим диагнозы. Только Травин твой такой косяк заделал… Где ты нашла себе эту хворобу на жизнь?
– В парке валялся… В чем он провинился? – В голову лезло самое плохое, что может сделать хирург: зарезать больного по неосторожности, поставить ошибочный диагноз, повредить крупный сосуд, удалить здоровую почку или ногу, оставить ножницы в животе. Господи! Да мало ли чего?! Только Зиновий Травин, чего-бы не накосячил, в сто раз благороднее вероломного Сангайло.
Я ждала ответа, но монстр собрался во вторую смену и возил рукой под халатом, размазывая липкую капельку по бедру. И чувствовал себя закоренелым бабником, и принуждал к оральному сексу. Этого я вынести не могла. Повернулась. Ударила кулаком в грудь. Оттолкнула и заорала, вытягивая из памяти детдомовские тексты:
– Ты меня совсем задрал, лыжник долбанный! Fucking security officer! – И продолжала орать в надежде, что струсит и выложит правду про Зину, лишь бы заткнуть меня. Но опричник оказался не робкого десятка. Не повел и глазом. И, положив на мои крики, ждал, когда закончу. Я остановилась. Взяла трусы со стола и замерла в нерешительности. Во мне не было стыда. Только обида и злость, как в детском доме когда-то. И жалость к себе, и Зиновию Травину.
– Ну, шо ты паришься? – дрогнул монстр. – Не дрожи диван. Лопнешь все пружины. Чем он тебя зацепил, дочка?
– Дочка!? – снова взвилась я. – Значит, дочку ты только что дрючил на столе?! Я тебе во внучки гожусь, старый козел! Оботри конец, fucking dolt![26] – Я снова стояла посреди эфэсбэшного кабинета и крутила кистью трусы. Очень дорогие. Черные, в горошек. Подарок Дарвин. И забывала, что желание стать в позу почти всегда заканчивалось для меня положением на четвереньках. И понимала, что для таких, как он, понятия добродетели не существует. Как и для меня, наверное, потому что занятия любовью давно превратились в бартер. И неважно, добрый или злой засаживает в тебя свой болт. Главное, что получу взамен. И потребовала:
– Колись, бля!
– Ну шо тебе сказать, – сдался дед. – Я впрягаюсь у твои проблемы. Ты – у мои. Без базара. Трусы не забудь натянуть, пока што… – Он говорил со странным акцентом. В дикторы его бы точно не взяли. Даже на радио. А еще знала, что молдаванин по национальности… шабес-гой… или еврей, или просто жил на Молдаванке в Одессе и служил в тамошнем кгб. А потом перебрался в столицу, в фсб. А когда вышел на пенсию, перебрался в урюпинск… Остальные его прелести так сильно в глаза не бросались.
Он поискал глазами личное дело Травина на столе. Не нашел. Посмотрел на секретаршу. Та встала, подала папку. Чекист не стал раскрывать и продолжал обеспокоенно и осторожно, будто читал по памяти:
– Твой хирург… патологическая личность… говно… понимаешь? Просто гицель. Патологическая физиология, которая у названии нашего института, плачеть по нем.
– Гомик, что ли? – переспросила я. – Быть не может.
Придурок.
